Слева от солнца - Олег Раин Страница 11

Вспомнился другой чай — вчерашний, с родителями. После вечерней смены отец выглядел уставшим и как обычно — совершенно безучастным. Он и кружку с чаем порой не доносил до рта — то ли забывал отпить, то ли не хватало сил. И обвинительную речь матери отец выслушал с тем же унылым покорством. Во всяком случае, на роль адвоката он совершенно не тянул.

Сколько себя помнил Генка, он всегда жалел отца. За его вечную усталость, за скорбные морщинки на лбу и в углах рта. А вчера парнишка вдруг понял, что это не просто вымотанность, а нечто худшее. Правду говорят: кого-то жизнь гнет, а кого-то ломает, кто-то спивается, а кто-то садится в тюрьму. Отец не спился, но все же сломался. И первый надлом, судя по всему, случился давно — может быть, тогда, когда впервые отец осознал, что не в силах подняться выше инструментальщика третьего разряда. А может, тогда, когда узрел первую трещину между собой и матерью.

Генка по сию пору не понимал, каким образом они сошлись — маленький невзрачный рабочий с пэтэушным образованием и яркая статная студентка, мечтавшая о начальнической карьере с непременными загранкомандировками и летними отпусками на Черноморском побережье. Скорее всего, подшутила судьба-злодейка. Над тем и другим. И оба оказались в проигрыше, в лузерах, до конца так и не осознавших, что жизнь их изначально помечена клеймом неудачи. Им бы опомниться и разбежаться, да появился Генка. Нежданно и негаданно. И семья не развалилась. Отец проявил безволие, мать — слабину. Маленький несмышленыш Генка умудрился склеить несклеиваемое, и супруги на долгие годы вынуждены были отказаться от чего-то иного, возможно, более главного и важного в их несостоявшихся жизнях…

— В картишки? — разбитной малый с кривым приплюснутым носом, играя колодой, быстро перемещался по коридору, бесцеремонно заглядывал в купе. Люди одинаково качали головами.

— Напрасно! Очень даже напрасно!..

Генка посторонился, пропуская картежника мимо. Потоптавшись немного, вернулся на свое место…

Больше всего он рассердил вчера, конечно, мать. Вчерашняя студентка выбилась все же в небольшие начальники, а начальники редко бывают терпимыми. Волнуясь, мать повышала голос, то и дело срывалась на крик, лицо ее покрывалось некрасивыми пунцовыми пятнами, руки начинали трястись. Отец же продолжал глядеть в пол, и жилистые его ладони грели остывающий чай, бессмысленно оглаживали бока кружки.

— Все, попил нашей кровушки, хватит! Пойдешь на работу как миленький…

— Брось, Тань, — тихо просил отец. — Какая там работа…

— Нормальная! Устрою курьером, и забудет всю эту дурь.

— Ты про компьютеры? — поинтересовался Генка.

— Про что же еще?

— Ну, я не знаю… Дурью обычно называют другие вещи. Колеса, например, марихуану.

— Похохми мне еще, похохми! Остряк-самоучка. Ничего, поработаешь до сентября, живо поймешь, почем он — настоящий хлебушек!

— Это за три-то тысячи?

— Другие и трех не получают. А ты… Больно легко живешь! Сидишь тут на всем готовом — еще и свинячишь. Правильно, что интернет тебе отключили.

— Меня еще и посадить грозились, не забывай.

— И правильно сделают!

— Зачем же тогда устраиваться в курьеры? В тюрьме курьеры без надобности.

— Обормот! — мать заплакала, а кадык на отцовской шее судорожно задергался. Кружка с чаем в очередной раз замерла, не добравшись до рта.

— В деревню ему, Тань, надо, — сипло сказал отец. — В какую-нибудь глушь. Может, даже к моим отправить.

— К твоим? Но это же дыра!

— Вот и хорошо. Чем дальше, тем лучше.

— Может, тогда на Кипр? — немедленно отреагировал Генка. — Тоже не близко. Паспорт у меня есть, виза там не нужна, отсижусь, пока то да се. Как Горький, типа. Он, правда, на Капри был…

Отец посмотрел на него странно, а мать взъярилась еще больше:

— Куда скажем, туда и поедешь! Хоть на кудыкину гору!..

Поток слов возобновился, и Генка покорно скрестил на груди руки. На кудыкину гору — так на кудыкину гору, в дыру — так в дыру. Ему как-то враз стало все равно. Пусть отправляют, куда хотят. И плевать на всех оптом! На Кипр и на Капри, на Окулиста с Шушей, на участкового и трусоватых родителей! Как-нибудь проживет и без них. Как, кстати, и жил до сих пор…

Подойдя к наклеенному на дверь расписанию, Генка принялся искать свою станцию. Пальцем пробежал Туринск, еще с десяток станций, не найдя, заскользил обратно. Ну да, вот оно — Заволочье. Та самая кудыкина гора, на которую его сплавили. И не гора даже, а нора. Точнее — дыра. И не станция, а полустанок… Имечко, кстати, вполне подходящее — Заволочье. То есть место, куда волокут за волосы и подгоняют пинками. Хочешь не хочешь, а отправляйся. Тем более что Генке от Заволочья нужно будет еще пилить и пилить. Отец не зря помянул про глушь. Ох не зря! Имеется ли в искомой дыре интернет, даже спрашивать было глупо. Остается надеяться, что водопровод, газ и электричество там работают исправно.

— А если придут эти… — отец шевельнул сухоньким плечом, — объясним, что ничего не знаем. Ты же сам мог все это придумать, верно?

Генка на такое предположение едва не рассмеялся. Но промолчал.

— Скажем, что парень взрослый, — поддакнула мать, — путешествует, где хочет. Отправился в поход или на рыбалку…

— Лучше скажите, что уехал в Турцию, — не удержался Генка, но, взглянув на дрожащую в материнских пальцах бумажку, осекся. Похоже, всю эту чехарду предки приняли близко к сердцу. И действительно, перепугались до колик. Может быть, за себя, а может, и за него. Зря, наверное, дядя Саша звонил им. Не устроили бы этого спектакля с чаепитием…

У одних получаются веселые истории, у других мрачные. Скажем, Пашка, одноклассник Генки, здорово травил анекдоты. Даже от самых бородатых и неказистых хохм народ школьный пукал и по полу катался. У Генки так не выходило. Он даже комплексовал по этому поводу. А однажды перестал. Когда понял вдруг, что умеет рассказывать о страшном и загадочном. Его тоже стали слушать, но без смеха, затаив дыхание и раскрыв рты. С появлением интернета Генкина тяга к всевозможным тайнам вроде исчезнувших цивилизаций и затонувших городов только усилилась. Он оказался неплохим поисковиком, умудряясь выискивать в сети то, мимо чего проходили другие. Взять тот же «Титаник», — наверное, даже пингвины про него слышали, а кто слышал про затонувшую на Черном море «Армению»? Да практически никто. А ведь утонуло на теплоходе вчетверо больше, чем на «Титанике»! Шесть тысяч душ! И никто не спасся! Жуть, если вдуматься. Кроме того, исчезло ялтинское золото, а перевозили его немалое количество, погиб весь медперсонал тогдашнего осажденного немцами Крыма. Так или иначе, но судно легло на полуторакилометровую глубину, и более ничего о нем не было известно. Кто его бомбил, кто торпедировал, сколько именно золота перевозили на теплоходе, — все по сию пору скрывала морская мгла. В эту самую мглу и нырял дотошный Генка, выцеживая тайны, порциями выпуская их в свет. Но сегодня он сам, точно корабль, получивший пробоину, погружался неведомо куда, уходил все дальше от поверхности и родной пристани…