Жизнь во время войны - Люциус Шепард Страница 11

Нажал на курок.

Ни вспышки, ни взрыва. И ни щелчка. Но Минголла словно окунулся в ледяную воду.

– Господи! – воскликнул он. – Бейлор! Это же я! – Бейлор опять нажал на курок с тем же результатом. По лицу пронеслось тяжелое разочарование, но его тут же заслонила маска мертвеца. Пару секунд Бейлор смотрел прямо на солнце, затем улыбнулся: должно быть, получил свыше отличные вести.

Все Минголлины ощущения поразительно заострились. Радио где-то вдалеке наигрывало кантри-энд-вестерн, и заунывность этой музыки, перемежавшейся взрывами помех, казалась ему последними стонами чьих-то нервов. Он слышал, как переговариваются в баре патрульные, чувствовал едкий запах бейлоровского безумия, даже пульс его ярости; от струившихся вокруг переменчивых потоков жара становилось еще страшнее, Минголла застыл на месте. Бейлор положил винтовку – положил с той нежностью, с которой, наверное, обращался бы с больным ребенком, – и перешагнул через подпорную стену. От животной плавности его движений у Минголлы побежали по коже мурашки. Он с трудом отступил на шаг и, заслоняясь, поднял руки.

– Ну хватит, старик, – еле слышно проговорил он.

Бейлор раздраженно фыркнул – а может, прошипел или захныкал, – изо рта потекла струйка слюны. Солнце заливало улицу золотым потоком, высекая вспышки и блики с каждой яркой поверхности, точно решило вскипятить реальность.

Кто-то крикнул:

– Ложись!

Бейлор бросился вперед, они упали и покатились по утоптанной земле. Пальцы впились в кадык. Минголла вывернулся и увидел над собой ухмыляющееся лицо, вытаращенные глаза, желтые зубы. С подбородка свисали слюнявые нитки. Рожа как хэллоуиновская маска. Колени придавили плечи, руки вцепились в волосы, и Минголлина голова с размаху стукнулась о землю. Еще и еще. В ушах пронзительно запищало. Минголла высвободил руку и попытался вцепиться Бейлору в глаз, но тот укусил его за палец и вгрызся до самого сустава. У Минголлы потемнело в глазах, он больше ничего не слышал. Затылок казался мягким. Голова медленно приподнималась от земли, все выше и медленнее с каждым новым ударом. Окаймленное синим небом лицо Бейлора отдалялось, описывая спирали. И тут, когда Минголла уже начал терять сознание, Бейлор исчез.

Пыль во рту и в ноздрях. Крики и хрипы. Еще плохо соображая, Минголла приподнялся на локте. Совсем рядом в туче пыли трепыхались затянутые в хаки руки, ноги и задницы. Как в комиксе. Для полноты картины над головами не хватало звездочек и восклицательных знаков. Кто-то схватил Минголлу за руку и рывком поднял на ноги. Краснорожий капитан военной полиции. Отряхивая с Минголлы пыль, он неодобрительно хмурился.

– Очень храбро, сынок, – сказал он. – Ну ты и дурак. Кабы у него не кончился завод, ты б уже вовсю кормил мух. – Он повернулся к стоявшему рядом сержанту: – Скажи, дурак – а, Фил?

Сержант ответил, что дурнее некуда.

– Ну, – сказал капитан. – Был бы мальчик в форме, его дурости хватило б на Бронзовую Звезду.

Сержант признал, что это не так уж мало.

– Только во Фриско, – капитан стряхнул с Минголлы последнюю порцию пыли, – хрен чего получишь.

Патрульные поднялись с Бейлора; тот лежал теперь на боку, изо рта и носа лилась кровь, густая, как соус, и растекалась по щекам.

– Панама, – тупо проговорил Минголла. Может, это выход. Он почти видел, как это будет... ночной пляж, черное кружево пальмовых теней на белом песке.

– Что ты сказал? – переспросил капитан.

– Он хотел в Панаму, – объяснил Минголла.

– А кто не хочет? – сказал капитан.

Патрульный перекатил Бейлора на живот и надел на него наручники, другой сковал ноги. Затем его снова перевернули на спину. Желтая пыль на щеках и лбу смешалась с кровью, стянув лицо в пятнистую маску. Вдруг посреди этой маски распахнулись глаза, Бейлор понял, что связан, и глаза стали еще шире. Он извивался всем телом, будто надеялся вырваться на свободу. Это продолжалось почти минуту, потом он застыл – взгляд на расплавленном солнечном диске – и заревел. Другого слова нет. Это был не крик и не стон, но рев торжествующего дьявола, такой громкий и яростный, что, казалось, все вокруг заполнилось пляской света и жара. Рев притягивал к себе, Минголлу подхватывало и несло, тело подчинялось реву, словно хорошей рок-н-ролльной мелодии, он сочувствовал этому презирающему жизнь величию.

– Ого-го! – восхищенно произнес капитан. – Пускай строят для парня новый зоопарк.

Подписав показания и дождавшись, пока санитар осмотрит затылок, Минголла сел на паром, чтобы встретиться на восточном берегу с Деборой. Примостившись на корме, он таращился на недостроенный мост, который на этот раз не обещал ни волшебства, ни надежды. Панама не шла у него из головы. Бейлора нет, так, может, в этом выход? Нужно было разобраться, что к чему, составить какой-то план, но перед глазами у него по-прежнему стояло окровавленное безумное лицо Бейлора. Он видел худшее – Господь свидетель, гораздо худшее: парней, разобранных на запчасти, да и запчастей оставалось так мало, что не было нужды в блестящих серебром гробах, хватало черных жестянок не больше кастрюли. Парней обожженных, одноглазых и окровавленных, они слепо скребли воздух, как в фильмах ужасов, но мысль о Бейлоре, запертом навечно в сырой красной клетке своего мозга, в самом сердце того влажного красного рева, что он испускал час назад,– эта мысль была страшнее всего того, что Минголла когда-либо видел. Он не хотел умирать, он отвергал этот исход с нетерпеливым упрямством ребенка, вставшего перед тяжелой правдой. И все же лучше умереть, чем сойти с ума. По сравнению с тем, что ожидало Бейлора, смерть и Панама обещали одну и ту же тихую радость.

Кто-то сел рядом – мальчишка не старше восемнадцати лет. Новобранец с новенькой стрижкой, в новых сапогах и новом камуфляже. Даже лицо его казалось новым, свежевынутым из отливочной формы. Гладкие пухлые щеки, чистая кожа, ясные, мало повидавшие синие глаза. Парнишке не терпелось поговорить. Он расспросил Минголлу о доме, о семье, поохал:

– Ух ты, здорово, наверное, жить в Нью-Йорке. – Но завел этот разговор он явно не просто так, к чему-то все время клонил и в конце концов выпалил: – Слыхал про самми, который превратился в зверя? – спросил он. – Я видал вчера вечером, как он дрался. Маленькая площадка в джунглях на запад от базы. Хозяина зовут Чако. Слушай, это же просто одуреть можно!

Минголла знал о бойцовых ямах из третьих или четвертых рук, и все какие-то ужасы; кроме того, трудно было поверить, что этот пацан с невинной физиономией маменькиного сынка окажется поклонником такого дерьма. И еще труднее – несмотря на все недавние события – было поверить, что речь идет о Бейлоре.

Парнишка не нуждался в расспросах.

– Началось довольно рано, – говорил он. – Сперва пара боев, ничего особенного,– и тут появляется этот, весь какой-то дерганый. Видно, что самми, но как он смотрел в яму, знаешь, будто ему давно туда хочется. Со мной был один парень, приятель, толкает меня в бок и говорит: «Бля, да это ж Черный Рыцарь, я видал, как он дрался в Реюньоне. Ставь, не прогадаешь, – говорит. – Этот сукин сын – ас!»