Орлы и ангелы - Юли Цее Страница 11

Голова болит, интересуется она.

Нет, отвечаю, все дело в дизайне. Ты что, перевезла сюда обстановку из детской в родительском доме?

Думай что хочешь, отвечает. Если так тебе легче.

Берет мой пластиковый пакет, переворачивает его и вытряхивает содержимое на ковер. Три потрепанные куртки, ни одной пары брюк, ни нижнего белья, ни хотя бы носков на смену. Более бессмысленную экипировку вообразить невозможно. Клара играючи обнаруживает мешочек с порошком.

Ты отлично информирована, говорю.

Выносит порошок на кухню и выкладывает на стол возле диктофона.

Мне надо на пару часов отлучиться, говорит. Так что ни в чем себе не отказывай.

Влажным полотенцем протирает мойку. Не пойму, светлеет за окном или темнеет.

Утро или вечер, спрашиваю.

Презрительно смотрит на меня, оправляет джинсы, откидывает упавшую на лоб прядку волос.

До скорого, говорит.

После ее ухода я принимаю первую порцию кокаина как минимум за пять дней. В мозгу у меня ослепительными гроздьями рассыпается фейерверк, фармакологическое восстановление моей личности начинается. Я осматриваюсь по сторонам и преисполняюсь радостью. Все на кухне находится на надлежащих местах, вещи сами по себе свидетельствуют об общей упорядоченности мироздания, в которую вписывается все, включая смерть Джесси и игру на нервах, затеянную Кларой. В которой все не только осмысленно, но и прозрачно, если, конечно, у тебя хватает интеллекта, чтобы видеть насквозь. А у меня хватает.

Поэтому я сейчас отсюда и удеру. Куда глаза глядят. Может быть, в Гватемалу. Я встаю, опрокидываю на пол чашку с остатками кофе. Небрежно, не останавливаясь, подбираю в спальне свои куртки и нажимаю на ручку входной двери. Но это дверь в ванную. Тут же нахожу нужную дверь. И подступаюсь к ней трижды. Нет, такого не может быть! Она заперта.

В гостиной мне первым делом попадается на глаза двухметровый в длину стеллаж, полки которого до отказа набиты виниловыми пластинками и сидишками. Ума не приложу, сколько их здесь может быть, но весит все это добро наверняка несколько тонн. Возможно, Клара живет в новом доме не только из снобизма. В какой-то газетенке я читал про диск-жокея, про свалившегося вместе со всем своим скарбом к нижним соседям. Наугад беру с полки несколько пластинок, к каждой прикреплена бумажка с годом приобретения и числом beats per minute: 70, 45, 210.

Что-то меня задевает, какое-то пятно, которое я вижу краем глаза. Это развернутая на письменном столе газета — и прежде чем я успеваю отвернуться, мне на глаза попадается фотография мужчины — я узнаю его с расстояния метра в три.

Роняю пластинку и подхожу к столу.

«Марк Белл, британский корреспондент на Балканах, встретился в Лондоне с Желько Ражнатовичем. [2]Сербский народный герой отрицает существование военизированной организации „Тигры“».

Ражнатович, это же Аркан. Иначе говоря, Чистильщик. Хорошее фото, здоров и счастлив, радостно ухмыляется во всю поросячью морду. Я знаю, как ему нравится работать со СМИ, особенно на Западе, в стане его врагов. Меня бесит, что в газете не жалеют места на крупноформатный снимок этого ухмыляющегося безумца, тогда как толковой аналитической статьи не видно. Аркана я узнал бы и в плотной толпе. Его фотографии я обнаружил в материалах Международного трибунала в Гааге — в материалах, которыми он объявлялся в розыск, — и тщательно всмотрелся в черты, как всматриваешься в письмена на чужом языке в попытке хоть что-то понять. Должно быть, хоть что-то понять захотелось и мне.

Во всяком случае, газету здесь оставлять нельзя. Так, с ходу, мне и не вспомнить кого-нибудь, кого я ненавижу сильнее, чем Аркана. Даже с ненавистью, испытываемой к себе самому, этого не сравнить.

Беру газету кончиками пальцев и, хотя я отнюдь не собираюсь заниматься здесь уборкой, выношу ее на кухню и промокаю разлитый на полу кофе. Размышляю о том, совпадение ли это, или же газета, развернутая на нужной странице, оказалась у Клары на письменном столе не случайно. Когда газета полностью пропитывается влагой, я выкидываю ее в ведро для мусора, мою руки и возвращаюсь в гостиную.

Выбрав место между стеклянным столиком и синим диваном, я сажусь на пол и придвигаю поближе к себе диктофон. Жак Ширак лежит рядом со мной. Дважды он соизволил постучать по полу длинным тонким хвостом и развел пошире задние лапы, чтобы я почесал ему живот.

Пару раз я то включаю, то выключаю диктофон; соображаю наконец, как он работает. Кассета уже вставлена, две добавочные в фабричной упаковке предусмотрительно положены рядом. Под диктофоном я обнаружил записку с текстом, состоящим из одного-единственного предложения, написанного теми же каракулями, что и даты на пластинках. Текст гласит: «Как я увидел ее впервые».

Я включаю диктофон на запись.

Как, бессмысленно бормочу я, как, как.

Это слово цепляет меня, словно в нем есть нечто особенное, тогда как на самом деле, напротив, оно совершенно пусто, оно смехотворно, оно и не слово вовсе, а сотрясение воздуха. Но больше мне в голову не приходит ничего, поэтому я останавливаю диктофон и проигрываю запись.

Как, бессмысленно бормочет диктофон, как, как.

Звучит это чудовищно; младенческий лепет — ка, ка, как… Разумеется, собственный голос я узнаю и в записи, диктовать на магнитофон мне доводилось практически ежедневно. И все же это всякий раз шок — когда твой голос начинает звучать извне. Голос у меня жесткий, глуховатый и подспудно агрессивный. Я прослушиваю себя еще раз. К людям, обладающим подобным голосом, я отношусь с инстинктивным отвращением. Обычно это грубияны, забияки, невежды, и они на свой нелепый лад опасны. Я нажимаю на «запись».

Как я увидел ее впервые, говорю.