Только не говори маме. История одного предательства - Тони Магуайр Страница 11

Я заморгала, заставляя себя вернуться в настоящее, которым сейчас был для меня хоспис. Отвинтив крышку фляжки, я налила себе остатки водки и снова закурила.

— Теперь вспомнила? — прошептала Антуанетта. — Ты по-прежнему считаешь, что твоя мать любила тебя?

— Его она любила больше, — последовал ответ.

Пытаясь закрыть шлюзы памяти, в которые норовили просочиться воспоминания, я сделала внушительный глоток водки и затянулась никотиновым успокоительным. Но сквозь туман в голове все равно проступала картина, открытая передо мной Антуанеттой; изображение было слишком четким, чтобы я могла прогнать его одним лишь усилием воли.

И вот, как будто это было вчера, я увидела комнату в доме под соломенной крышей и женщину с девочкой, находящихся в ней. Женщина сидела на обтянутом ситцем диване, а маленькая девочка стояла лицом к ней. Со сжатыми кулачками и умоляющим взглядом ребенок пытался собраться с силами и найти слова, чтобы описать поступок взрослого.

Прошла неделя после того поцелуя. Антуанетта дождалась, пока отец уедет на работу и они с матерью останутся вдвоем. Я видела, что она все еще верит в любовь матери, но ей трудно подыскать правильные слова, чтобы объяснить то, чего она не понимает. По одной только позе было видно, как она нервничает, и гнев матери становится все более заметным по мере того, как слова соскальзывают с губ девочки. Преданная малышка Джуди, чувствуя неладное, сидит у ног своей хозяйки и, задрав голову, с собачьим беспокойством смотрит на мать.

Я снова увидела, как из темно-зеленых глаз матери сыплются искры гнева. Но на этот раз, наблюдая сцену глазами взрослого, я смогла угадать, что еще скрывается в ее взгляде. Оглядываясь назад, я попыталась найти разгадку в картине — и наконец увидела. Это был страх. Мать боялась того, что ей предстояло услышать.

Антуанетта, шести с половиной лет, видела только злость. Ее хлипкие плечики повисли, выражение изумления и обиды промелькнуло в лице, когда рухнула последняя надежда на спасение. Мать вовсе не собиралась ее защищать.

Я снова услышала голос матери, который строго произнес:

— Никогда, никогда больше не говори этого, ты поняла?

И ответ:

— Поняла, мамочка.

Итак, начало было положено: молчание гарантировано, а дорога к тому, что должно было последовать, успешно расчищена.

«Ты все-таки сказала ей, ты это сделала», — прошептал мой мучитель, внутренний голос.

Много лет я пыталась стереть из памяти ту картину моего признания матери. Я заставляла ее исчезнуть. Заставляла Антуанетту, испуганного ребенка, уйти и забрать с собой воспоминания. Я с грустью поняла, что моя мать всегда знала, какие чувства испытывал отец по отношению ко мне. Как еще могла девочка описать тот поцелуй, если он случился впервые в ее жизни? Она же не могла придумать его. В то время в сельской местности еще не было телевизоров, не было таких книг и журналов, из которых она могла бы почерпнуть подобный опыт. Моя мать услышала только правду из уст своего ребенка.

— Помнишь наш последний год, Тони, — спросила Антуанетта, — перед тем как ты покинула меня? Взгляни на эту картинку.

Она вставила еще один слайд в проектор моей памяти. На нем было запечатлено, как отец вернулся из тюрьмы. Как мать сидела у окна, ожидая его. Стоило ей увидеть его вдалеке, как в ее лицо вернулись краски жизни, и она бросилась ему навстречу.

— О тебе тогда забыли. Она так никогда и не простила тебя, но простила его.

Я упорно не хотела мириться с воспоминаниями, угнездившимися в моем сознании. Я уже давно поняла, что моя мать навсегда осталась пленницей образа обаятельного красавца из ее молодости. Она, будучи на пять лет старше его, всю жизнь считала, что ей повезло, раз она отхватила такого мужчину, что бы об этом ни говорила ее мать.

— И ничто и никто не мог забрать его у нее, — продолжала Антуанетта. — Вспомни последний год, проведенный в доме с соломенной крышей, и подумай о том, что она сделала.

Той ночью я спрашивала себя: неужели она так сильно любила отца, что совершила самое низкое предательство, лишь бы удержать его?

Зажглась еще одна сигарета, пока я размышляла, смогу ли когда-нибудь получить от нее ответ хотя бы на один из моих вопросов, объяснит ли она когда-нибудь то, что произошло, или же она так долго прожила, отрицая очевидное, что ее совесть оказалась надежно погребенной?

Чувствуя навалившуюся усталость, я закрыла глаза и, медленно проваливаясь в сон, вернулась в домик с соломенной крышей.

Череда почти неосязаемых изменений, произошедших в течение последующих двух лет, постепенно надорвала ткань моей жизни. Когда мне хотелось утешения, я пыталась вызвать в памяти лицо моей английской бабушки, вспоминала о том, какой любимой и защищенной чувствовала себя рядом с ней. Вспоминала я и то время, когда мы с матерью жили вдвоем, когда она играла со мной, читала мне любимые сказки на ночь, когда я просто чувствовала себя счастливой. Лежа по ночам в постели, чувствуя, как мной овладевает отчаяние, я пыталась ухватиться за эти иллюзорные воспоминания, снова ощутить их тепло, но с каждым днем они все больше отдалялись от меня, становясь недосягаемыми.

Между мной и матерью разверзлась пропасть, и я уже не могла переступить через нее. Ушли в прошлое дни, когда она, чтобы сделать мне сюрприз, договаривалась с соседом о поездке в город и встречала меня у школы. Ушли в прошлое дни, когда она с улыбкой слушала мою бесконечную болтовню или же часами шила мне красивые платья. Вместо любящей, веселой матери появилась незнакомая женщина, постепенно вселявшаяся в ее тело, пока мама, которую я знала, не исчезла вовсе. У этой незнакомки совсем не было времени на меня. Не понимая, в чем провинилась, я чувствовала себя несчастной и одинокой.

В начале летних каникул я поняла, что моим поездкам к бабушке и дедушке пришел конец, поскольку мама объявила, что я больше не буду учиться в городе. Она записала меня в местную сельскую школу, которая находилась в четырех милях от нашего дома.

Я не могла остановить подступавших к глазам слез, но яростно моргала, чтобы прогнать их, уже научившись не показывать своей слабости. Вместо того чтобы расплакаться перед матерью, я взяла Джуди на прогулку и, едва оказавшись за воротами, дала волю слезам. Мне больше не суждено было видеть мою лучшую подругу, ощущать дружеское внимание девочек, с которыми я надеялась учиться много лет, самостоятельно ходить в гости к бабушке и дедушке, общаться со своими родственниками, к которым я так привыкла. Перспектива была слишком мрачной, чтобы с ней примириться.

В то лето я поняла, что такое одиночество, и ощущение, которому я, будучи слишком маленькой, никак не могла дать определение, поселилось во мне: ощущение предательства.

Наступил сентябрь, а вместе с ним и первый день в моей новой школе, незадолго до моего седьмого дня рождения. На этот раз я не испытывала радостного волнения, надевая старую школьную форму и готовясь совершить свою первую долгую пешую прогулку. В то время общественного транспорта практически не было, не говоря уже о школьном автобусе. Мне оставалось лишь вспоминать дни прошлого сентября и наши с мамой короткие прогулки до школы. Отныне мне предстояло каждый день одной проходить четыре мили до школы и столько же обратно.