Не ум.ru - Андрей Виноградов Страница 11

На одной руке произвести задуманное мне, можно сказать, удалось. На подходе ко второй фазе кто-то еще припёрся, отважился посетить кисло-говенно-пахучее место. Этот кто-то был здоровым, краснолицым, упакованным, как все мы, в бросовое, выведенное из обращения шмотье. Реакция визитера на увиденное оказалась выше инстинкта испражнения. Я было восхитился в тумане увядания его сдержанностью, потом подумал, что парень, возможно, за другим чем зашел, не по нужде… Тут он принялся орать, заполошный, а на меня снизошло расстройство, что не успел, не отважился призывник наскоро скурить «косяк» заначенный – осадил бы нервы, голос под уздцы взял. Я бы с радостью принял шанс «пыхнуть» напоследок, перед тем как предстать пред главные во Вселенной очи. Мутным пред ясными… Мне это показалось логичным.

Подвел, чмо призывное…

Позже, гораздо позже выяснилось: за мной, горемыкой, парня послали. Искать. Чуйка у кого-то сработала. А ведь я был совершенно уверен, что безразличен всем и вся. По барабану этому миру. Не нужен ему ни в каком живом виде. Ни учителем русского, литературы, труда, ни писателем, ни солдатом… Ни, наконец, сыном.

Возможно, парень, кого мои поиски привели в самое логичное место, сам был не в себе, кто знает. Как еще объяснить, что «чмо призывное» быстро справилось с паникой и вообразило себя моим спасителем. Методы пресечения суицида оказались легкодоступны даже неразвитому уму. Применены они были с избыточной лихостью и, мне показалось, не без удовольствия. Челюсть тихо хрустнула во мне внутренним хрустом, и я утратил естественный прикус. Потом была «Скорая». После нее – неторопливое ковыряние в моем рту, просовывание – между зубов, изнутри наружу – металлических крючков. Просунутое уже в спринтерском темпе было стянуто-скреплено между собой подобием аптечных резинок, только меньшего диаметра и большего сечения. И туже. Зубы оказались спеленутыми, как руки-ноги, но не так обидно. Дюжий санитар, от которого нарочито разило чесноком, покрывавшим другой запах, запретный, наклонился ко мне и сказал-спросил:

– Служить-то с гулькин хуй, год всего. Ты ж с дипломом. Совсем дебил, да?

«Совсем дебил, да?» – отозвалось повтором в моей голове. Ни громкость не потерялась, ни четкость… – ни эхо.

Я узнал эти слова, и светлое тепло наполнило уставшее тело:

«Вот бог».

То, что он матюгнулся, нас даже сблизило. Жаль, что сразу выяснилось – недостаточно.

– Вот же ты… Твою мать! Еще и обоссался, мудак. Я б тебя, у-у-у…

«У-у-у-у-у!» – подхватило мое сознание.

Внутренний звук получился «горкой»: снизу вверх, потом – вниз. «Ревун» – родилось слово. Штормовое предупреждение. Я принял сигнал и мысленно поблагодарил отправителя. «Предупрежден – значит вооружен!» – всплыла мудрость из глубин замутненного событиями сознания. И тут же опровергла свою всеохватность наличием исключений: «Это не твой случай!»

Или это шторм таким образом взвешивал, неторопливо оценивал мои перспективы? Штормам в принципе спешить некуда, хочешь не хочешь, а однажды попадешься ему на пути и… – на тебе, «спета песенка». А песенка у шторма одна. Не раз, к слову сказать, спетая. «Капитан, капитан, улыбнитесь…» – начинается она прямо с припева.

«Больше слов, других шторм не знает. Но ему и этих достаточно», – возникла загадочная уверенность.

Еще мне показалось, что медработник тоже не может вспомнить какие-то слова, не справляется. Таким от натуги он стал багровым.

Тут в палату, а вместе с ней и в игру вступил отец моего одноклассника. Доктор. Он в зародыше пресек приближавшуюся расправу. Удалив разгневанного санитара, доктор спросил как-то очень по-доброму, по-приятельски:

– Что, так сильно с матерью поссорился?

– Нет, – удивился я как вопросу, так и ясности собственного ответа, пусть и сквозь зубы. – Мы вообще не ссорились.

– Чего ж тогда она тебя от армии не отмазала? И вообще, как ты после института… Военной кафедры не было?

– Нет, не было. А у мамы есть. У нее… принципы.

– Ну, вы, семейка, даете. Ладно, у меня с этим проще. Будешь годным к нестроевой и пошагаешь домой… Вразвалочку. Или нога за ногу. Для пущей убедительности. Правда, числиться будешь на голову слабым, но тут ты, брат, сам себе неудачно выбрал… Расковырял, понимаешь, руку стеклом. Ранку я заштопал, но это больше для видимости, чтобы у комиссии меньше вопросов. Вот так, по старой памяти… Сечешь?

– А Сашка? – поинтересовался я судьбой одноклассника.

– В погранцах мой обалдуй. Уже две недели как. На него все свои принципы истратил. Теперь вот ночью не сплю, а днем жена пилит. Ладно, тебе скажу: занимаются уже Сашкой. Повезет – так еще до присяги домой вернется. Будет тебе в компанию еще один слабоумный. Ничего, нынче жить много ума не надо. Скорее уж наоборот. Так проще. Давай-ка выпрастывайся уже. Мыться, переодеваться, горшок, спать. И как можно крепче. Маман твоя сюда мчится. Но для этой пули своя цель есть: офицерик из комиссариата подъехал, еще не знает, болезный, что его ждет.

До меня мама добралась поздно вечером. Я совсем непритворно спал, но на звук двери и шепот двух женщин – в одном из них, в вопросе «почему?», я признал мамино утрированное «ч», – на секунду вынырнул из уютной тьмы. Правда, с ответом на первый вопрос, как и на все последующие, мы разминулись. Я даже не знаю, надолго ли она задержалась в палате.

Через неделю я уговорил Сашкиного отца не подавать документы на комиссию. Что уж он там написал в моих бумажках – только ему самому и ведомо. Но когда еще через пару дней я заявился в военкомат и покаялся в том, что чудил спьяну и несознательно, потому что девушка бросила, а у нее отец умер, тогда как мой еще раньше… – меня приняли как родного.

Я так толком и не разобрался, что в то время со мной творилось. В результате удовольствовался суждением Сашкиного отца:

– До сих пор был уверен, что среди всех знакомых только меня судьба сыном-дураком наградила. Матери привет передавай. И скажи: сочувствую.

7

Особо изысканно моя болячка на лбу подличала в темное время суток. Внутри нее пробуждался несклепистый гном. Точнее – существо намного «гномее», чем самый мелкий из мыслимых гномов. Оно так и эдак примеряло чирей изнутри. Как шляпу. Волосы «самый гномистый гном» стриг коротко, и были они жесткими, как проволока. При этом я совсем не уверен, что за эту жесткость ответственна стрижка, а не гены. Гномы, если судить по фильмам и книжкам, весьма упертая живность. Я бы даже сказал: несокрушимо упертая. Не о такой ли стойкости думал Маяковский, предлагая переводить людей на гвозди? Жаль, что был услышан. Трижды жаль, что был понят слишком буквально.

Испытания, ниспосланные мне по ночам, были доступны для понимания разве что кофейной джезве – раз в неделю я вычищал ее жестким проволочным «ершиком». Шесть прочих дней посудине полагалось накапливать аромат. Вычитал где-то, что казаны для плова не следует часто мыть, ну и перенес экзотический опыт на собственные заурядные нужды. Нелениво перенес, однако же, заметьте, в угоду лени! Проще говоря, с выдумкой. Если одним словом – то творчески.