Новоорлеанский блюз - Патрик Нит Страница 101

— Ну что, видел? — с торжеством объявил Муса. — Я толкнул тебя через отверстие в спичечном коробке.

Громкие булькающие звуки послышались откуда-то из живота Мусы, его грудная клетка затряслась, и весь он словно забился в конвульсиях. Он откинул голову назад и громогласно расхохотался, дреды на его голове затряслись, как сережки на дереве под штормовым ветром. Уперев руки в бока, он перегнулся почти пополам, а затем, выпрямившись и вытерев мокрые глаза, сказал: «О, Господи, Господи!» и через секунду добавил: «Ну и ну!» Зрители некоторое время тупо смотрели на него, а потом до них начал медленно доходить смысл произошедшего. Один за другим они начали смеяться, и вскоре паб буквально содрогался от буйного веселья, спровоцированного дурацким трюком Мусы, который все почему-то посчитали самой утонченной шуткой, на которую способен смертный. Томпи, сидя на стуле, раскачивался взад-вперед, хлопал себя ладонями по ляжкам и хохотал. Перец все еще лежал на полу, смеясь, причитая и суча ногами в воздухе. Лицо Сильвии перекосилось, ее подведенные брови приняли какую-то неестественную форму; она, повиснув на руке у Мусы, уткнулась лицом в его плечо.

Не смеялись только Джим и мужчина, лицо которого было похоже на отражение на выпуклой стороне ложки. Джим, закусив нижнюю губу, не отрываясь смотрел на Сильвию. Он четко усвоил, что наиболее сильный прием Мусы — это использование его харизмы, а что касается непосредственно «магии», то это не более, чем способ отвлечь внимание. Заметив, с какой силой пальцы Сильвии с наклеенными ногтями стиснули ткань футболки закулу, он почувствовал какое-то непонятное волнение.

Позже, когда Муса, напустив на себя скромность, получил все заслуженные аплодисменты и восхищенные похлопывания по спине, Джим, взяв его за руку, отвел в угол. Он и сам удивился тому, как резко и сердито звучал его голос.

— Муса! — начал он.

— Да, Джим.

Но тут к ним подошел мужчина, лицо которого было похоже на отражение на выпуклой стороне ложки. Он был пьян и к тому же настроен враждебно. Остановившись возле них, он положил руку на плечо Мусы; похоже, он замыслил что-то недоброе.

— До чего же дерьмовый трюк ты нам показал, — неприятным, скрипучим голосом произнес мужчина.

Муса заморгал, словно алкогольные пары, выдыхаемые этим человеком, резали ему глаза. Он осторожно взял руку мужчины и убрал ее со своего плеча.

— Простите, — вежливо обратился к нему закулу, — в данный момент я разговариваю со своим другом. Будьте добры, дайте нам поговорить наедине.

— А я, блин, говорю с тем, с кем хочу. И сейчас я хочу говорить с тобой. Так ты понял, что я говорю с тем, с кем хочу, а сейчас я хочу говорить с тобой. Ну что, дошло до тебя?

Мужчина навис всем телом над закулу, а тот слегка отстранился и со спокойной улыбкой произнес:

— Конечно.

Джим был готов вмешаться, но Муса жестом руки остановил его.

— Ну до чего же дерьмовый трюк ты нам показал, — повторил мужчина. — Хуже, чем дерьмовый! Да ты и не представляешь себе, что такое порча, но узнаешь, когда кто-то надерет твою первобытную задницу! Так что будь начеку в этом городе, потому что здесь полно настоящих шаманов, которым ничего не стоит отправить тебя назад в Африку, да так быстро, что ты и помолиться не успеешь. Нечего призывать людей быть честными, если ты сам нечестный, усек?

С этими словами он снова толкнул Мусу; на этот раз сильнее, чем прежде, отчего улыбка закулу стала только шире.

— Будь добр, оставь нас.

— Да пошел ты!

— Ты хочешь, чтобы я показал тебе настоящую магию?

— Да пошел ты! — заорал мужчина, уродливое лицо его перекосилось, и Джим приготовился к тому, что со следующей секунды начнется драка.

— Пожалуйста, оставь нас, — снова сказал Муса, на мгновение закрыл глаза, и мужчина, лицо которого было похоже на отражение на выпуклой стороне ложки, исчез. Муса снова открыл глаза.

Джим в недоумении посмотрел на Мусу, потом перевел взгляд на то место, где только что стоял скандалист, затем посмотрел на теснившихся у барной стойки людей, которые оживленно обсуждали что-то между собой, не замечая того, что делается вокруг, в том числе и исчезновения одного из собутыльников. Джим проглотил вставший в горле комок и спросил:

— Куда он делся?

— Я отправил его к жене. Бедная женщина. Ну как терпеть рядом с собой эту пьяную черную первобытную задницу! — риторически произнес Муса, лучезарно улыбаясь. — Если выражаться его языком. Ну ладно. Так о чем ты хотел говорить со мной?

Джим облизал губы и наморщил лоб, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, о чем именно он хотел говорить, но тщетно, он ничего не мог припомнить. «Типичный прием Мусы, — подумал он, — вставлять палки в колеса».

— Я… — начал было Джим, Муса понимающе закивал, но на этом Джима застопорило. Закулу ободряюще и вместе с тем покровительственно погладил его по голове.

— Ты обеспокоен, — сказал Муса. — Ты, наверное, думаешь, что здесь делает этот старый Муса, мой старый друг из Замбави? Что он здесь делает со своими сновидениями и сексуальными привычками, позаимствованными у бабуинов? Зачем он появился здесь и все мне испортил? Ведь так? Позволь мне все объяснить тебе, Джим. Я здесь ради Сильвии, потому что я в долгу у нее за прошлое, а этого тебе пока не понять. Ты обеспокоен, потому что я притащил тебя в Новый Орлеан, а ты не знаешь зачем. Честно говоря, мусунгу, а ведь я и раньше говорил это, я и сам не знаю зачем. Но я закулу, а раз так, то ты должен доверять мне так же, как я доверяю своим снам. Тебя беспокоят еще и отношения, существующие между мной и Сильвией. Вот в этом я помочь тебе не могу. Ты обеспокоен, потому что ты ревнив, а ревность — это губительное качество, такое же опасное и неприятное, как болезнь, передающаяся половым путем.

— Я ревнивый? — вылупив от удивления глаза, спросил Джим.

— Да, ревнивый.

— Я не ревнивый!

Муса, пристально глядя на него, наклонился вперед и сощурил глаза так, что Джим видел только два крохотных, не больше дырки от укола, зрачка, и от этого Джиму стало не по себе.

— Конечно, ты не ревнивый, — медленно произнес Муса. — Я ошибся.

Но на следующий день Джим снова упился до бесчувствия нигерийским гиннесом, когда Муса и Сильвия пропали на несколько часов, отправившись в музей колдовства и шаманства; он сидел и размышлял над тем, как ко всем историям, кто бы их ни рассказывал, Муса давал свои комментарии, и, хотя сейчас сознание Джима было отуманено алкоголем, он признавал, что его мозг впитывал рассуждения закулу, подобно тому как бумажная салфетка впитывает пролитую на стол жидкость. Он допивал уже шестую пинту нигерийского гиннеса, качая из стороны в сторону головой, как будто боясь потерять мысль. Не помогло.

«А какого черта мне ревновать и переживать из-за того, что происходит между Мусой и Сильвией?» — размышлял Джим. Стоило ему подумать об этом, как ответ вдруг сам оказался в его голове, будто маленький ребенок, прокравшийся на цыпочках к вам за спину, и помимо воли Джим громко, во всеуслышание, произнес: «О! О как! Ну и ну!»