Птица в клетке - Робин Роу Страница 10

Выбора не было, пришлось серьезно сказать Джулиану, что играть нельзя, только читать. Мальчик, который привык петь и улыбаться, в отчаянии уронил темную голову на вытянутую руку и пнул воздух.

Как я его понимал. Книги, что нам пришлось выбрать, невозможно было назвать интересными. Они все буквально повторяли друг друга, строчка в строчку. Мальчик – какой-то глагол – мяч. Девочка – глагол – кошка.

Из чувства самосохранения я притащил из дома старую книгу с картинками. Джулиан раз на нее глянул, очень по-взрослому фыркнул и наотрез отказался ее читать. Я умолял, говорил, что сам обожал эту книгу, когда был дошкольником. Джулиан пропыхтел, что он не дошкольник. Он второклассник. Я уже слышал от него эту фразу и тогда решил, что малыш просто рисуется. Он всегда старался меня впечатлить, например, говорил, что дома умеет летать и двигать предметы силой мысли.

– Если ты второклассник, то что здесь делаешь? – спросил я.

– У меня дислексия, – ответил он. – Мне назначили дополнительное чтение.

Я почувствовал себя придурком. Это же так паршиво, когда не можешь нормально учиться из-за того, что не в состоянии контролировать.

Я оглянулся. Миссис Незеркат, прищурившись, наблюдала за нами. Я поспешно заверил Джулиана, мол, книга отличная, она мне и во втором классе нравилась.

Он вроде заинтересовался, посмотрел на обложку, где маленький черноволосый мальчик стоял на палубе огромного корабля, и попытался прочесть название.

– Э…эл…

– Элиан Маринер.

– У него есть корабль? Как у «Швейцарской семьи Робинзонов»?

Я понятия не имел, о чем он, но, кажется, Джулиану правда стало интересно.

– Ага, типа того. Но корабль Элиана волшебный. Может лететь куда угодно.

В следующий раз сияющий Джулиан торжественно вошел в библиотеку, держа в руках стопку книг про Элиана Маринера. Сказал, что папа ему их купил, а сам он теперь хорошо читает. До конца года Джулиан оставался все тем же веселым малышом, а потом им поручили написать настоящее сочинение.

Он просто сидел и смотрел на чистую страницу. Наконец я потерял терпение, снял с него очки с радужными пружинками и вложил карандаш ему в кулачок. Джулиан надулся и скрестил на груди свои худые руки.

Мне стало скучно, я отвернулся и принялся смотреть, как мои друзья помогают своим подопечным. И вдруг Джулиан похлопал меня по щеке:

– Как пишется «Элиан»?

– Элиан? Это просто. – Я закрыл большим пальцем «Э» на обложке книги. – Что получишь, если вместо первой буквы подставишь «Джу»?

Он сосредоточенно нахмурился, а потом потрясенно округлил глаза.

– Мое имя! – И принялся писать.

Боже, я в жизни не видел хуже почерка. Буквы кривые, не в ту сторону повернутые – просто иероглифы, а не английский.

Еще пара занятий – и Джулиан прочел мне сочинение, раз уж сам я ничего не мог разобрать. И я вдруг заслушался, словно оказался с мамой и настоящей книгой. В какой-то момент Джулиан просто сделал вид, будто читает, ведь такой рассказ на страницу никак бы не вместился, но мне было плевать. Получилось здорово. Не «молодец, мальчик», а действительно здорово.

Я его похвалил, и по какой-то причине тот момент – сразу после похвалы – навсегда остался в моей памяти, словно фотография. Широченная улыбка, глаза сияют, будто сейчас предстоит задувать свечи на именинном пироге. Иногда в моей голове эта улыбка накладывается на то выражение, которое я увидел на лице Джулиана, когда его снова ко мне «прикрепили». В тот день умерли его родители.

Джулиан

Доктор Уитлок улыбается, будто правда рада меня видеть, но серые глаза смотрят так пронзительно, что невозможно терпеть. Она скорее любопытна, чем дружелюбна, и одевается не как учитель, а как адвокат или бизнес-леди.

– Как поживаешь? – спрашивает доктор, складывая руки на коленях.

Я киваю, надеясь, что она переведет это как «хорошо».

Она приглашает меня присесть, и я плюхаюсь на стул напротив ее оранжевого кресла. Вряд ли доктор сама его выбирала. На самом деле ни один предмет мебели ей не подходит. Кофейный столик пурпурный. Стол желтый. Все разношерстное, будто студия прямиком с канала «Никелодеон».

– Джулиан… – начинает она знакомым мне осторожным тоном, что всегда использует, когда надо сообщить что-то ужасное. – Ты понимаешь, что здесь безопасно и все, что ты скажешь, не покинет эти стены?

Она хорошая, но я лишь начинаю сильнее нервничать. Доктор хочет, чтобы я выложил ей личные мысли, которыми ни с кем нельзя делиться. Я не знаю, что сказать, и молчание становится неловким. Как всегда. Нет, доктор не выказывает раздражения, как другие люди, но и ничем не заполняет тишину.

Я тереблю шнурок. Последний кусочек пластика отваливается и падает на пол. Доктор протягивает мне мусорное ведро. Я подбираю пластик и кидаю его туда. Она предлагает мне выбрать игру.

Я не привык к настольным играм. Обычно мы с родителями развлекались с музыкальными инструментами. Но доктору нравятся настолки, и я выбираю «сорри», как и в прошлом году, потому что только в нее умею играть.

Меня научили племянницы Рассела, когда его сестра Нора однажды пригласила нас на День благодарения. Девчонки с ума по ней сходили, а мне она казалась злой и язвительной. Там есть специальная карточка: «Сорри! Теперь я могу взять свою пешку со старта и убить любую из твоих».

Я кладу игру на кофейный столик. Доктор Уитлок открывает коробку и предлагает мне выбрать цвет.

– Любой, неважно.

Она хмурится, и я уже чувствую, что поступил неправильно. Да и сама игра удовольствия не принесет: доктор будет смотреть на меня так, будто оценивает каждый ход. Подвох с «сорри» в том, что хорошо в нее играть невозможно. Все зависит от удачи, и не знаю, что я могу сделать, разве только правильно считать ходы и не трогать чужие пешки, если есть возможность.

Единственный раз я взял пешку доктора, когда вытащил карточку «сорри», и других вариантов не оставалось. Я забрал самую незначительную, чтобы не обидеть. Однако, когда поднял голову, доктор грустно смотрела не на доску, а на меня. Я все-таки умудрился ее расстроить.