Зима - Али Смит Страница 10

Они погрызлись, когда она застукала, как он чистил ногти о края страниц ее книги, и попросила этого не делать, после чего, задетый ее критикой, он начал критиковать ее за бесконечное нытье о международном положении.

— Они сделали свой выбор, — сказал он, когда она снова пожаловалась, что людям из ЕС приходится выжидать, позволят ли им остаться в стране или нет, как и людям, вступившим в брак с людьми из ЕС, или людям, чьи дети родились здесь и которым, возможно, нельзя будет остаться и т. д. — Они сами захотели приехать и жить здесь. Они пошли на этот риск. Мы в этом не виноваты.

— Выбор, — сказала она.

— Да, — сказал он.

— Помнишь, как мы говорили о людях, которые утонули, убегая от войны и пытаясь переплыть море, а ты сказал, что мы не должны чувствовать вину, потому что это был их выбор — бежать из своих сожженных и разбомбленных домов и опять-таки их выбор — сесть в лодку, которая затем перевернулась? — сказала она.

Вот такое она постоянно говорит.

— У нас все нормально, — сказал он. — Не волнуйся. Денег хватает, у обоих хорошая гарантированная работа. У нас все хорошо.

— В твоем автоматическом возврате к эгоизму нет ничего хорошего, — сказала она.

Потом она раскричалась о последствиях сорокалетнего политического эгоизма. Как будто можно со знанием дела говорить о сорокалетней политике, когда ты прожила на свете всего двадцать девять лет! Это смехотворно. Нет, на самом деле это какая-то форма мазохизма: достаточно вспомнить, что Шарлотта постоянно рассказывает о повторяющемся сне, в котором она зигзагообразно разрезает себе грудину ножницами для разделки курицы, для распиливания костей, а затем делит ее на четыре части, словно курицу на суп.

— Во сне я четвертованное королевство, — привыкла она говорить, желая привлечь внимание. — Во сне я воплощаю в себе кошмарное разделение нашей страны.

Во сне она права.

— Люди у нас в стране бешено озлоблены друг на друга после последнего референдума, — сказала она, — а правительство, которое мы имеем, не делает ничего для того, чтобы успокоить гнев людей, и, наоборот, использует его в собственных политических целях. Это шикарный старый фашистский трюк каких поискать и очень опасная игра. И то, что происходит в Штатах, напрямую с этим связано, причем, вероятно, финансово.

Арт громко рассмеялся. Шарлотта взбесилась.

— Это пугает, — сказала она.

— Ничего подобного, — сказал он.

— Ты обманываешь самого себя, — сказала она.

— Мировой порядок изменился, — сказала Шарлотта, — и по-настоящему новое как здесь, так и там состоит в том, что люди у власти думают только о себе, не имея никакого представления об истории и не чувствуя никакой ответственности за нее.

— И в этом тоже нет ничего нового, — сказал он.

— Они как будто существа нового типа, — сказала она, — существа, порожденные не реальным историческим временем и людьми, а… а…

Он смотрел, как она, сидя на краю кровати и положив одну руку на ключицу, а другой размахивая в воздухе, пыталась подыскать сравнение…

— А чем? — спросил он.

— Пластиковыми пакетами, — сказала она.

— Что-что? — переспросил он.

— Они настолько же антиисторичны, — сказала она. — Настолько же бесчеловечны. Настолько же безмозглы и несведущи в том, как люди столетиями вели дела до того, как изобрели их. Настолько же вредны для окружающей среды многие годы спустя, после того как они выйдут из употребления. Вредные для целых поколений.

— Так. Было. Всегда, — сказал он.

Затем, после паузы, он сказал:

— Вот.

— Как ты можешь быть таким наивным? — сказала она.

— Ты называешь наивным меня после этого сверхупрощенческого антикапиталистического сравнения? — сказал он.

— Когда политику заменяет заранее спланированный театр, — сказала она, — а нас загоняют в шоковый режим, приучая ждать каждого последующего шока, который подается круглосуточной лентой новостей, как будто мы грудные младенцы, живущие между титькой и подушкой…

— Изредка пососать титьку было бы неплохо, — сказал он.

(Она это проигнорировала.)

— …от одного шока до другого и от одного хаоса до другого, как будто это кормление, — сказала она. — Но это не кормление. Это полная противоположность кормлению. Это липовая материнская забота. Липовая отцовская забота.

— Но зачем гнать нас от одного шока к другому? — сказал он. — В чем смысл?

— В отвлечении внимания, — сказала она.

— От чего? — сказал он.

— Чтобы дестабилизировать фондовые рынки, — сказала она. — Чтобы скакали курсы валют.

— Теория заговора устарела еще в прошлом году, — сказал он. — Или в позапрошлом. Или в позапозапрошлом. Plus ça change ^[15].

— Change ^[16] уж точно происходит, — сказала она, произнеся это слово по-французски, как и он. — Не говоря уж о буквальном изменении климата, происходит полный сдвиг времен года. Мы как будто все время идем в снегопад, пытаясь докопаться до того, что в действительности происходит за всем этим шумом и шумихой.

— О временах года я готов болтать круглые сутки, но у меня работа, — сказал он.

Он открыл ноутбук и начал просматривать сайты, на которых еще могли остаться твердые дезодоранты определенной марки. Тот, которым он пользовался много лет, недавно был снят с производства. Она прошла через всю комнату и ударила по экрану ноутбука тыльной стороной ладони. Шарлотта ревновала его к ноутбуку.

— Мне нужно написать в блог о солнцестоянии, — сказал он.

— Солнцестояние, — сказала она. — Ты сам это сказал. Самые темные дни в истории. Никогда такого не было.

— Нет, было, — сказал он. — Солнцестояния цикличны и случаются каждый год.

Почему-то именно от этого Шарлотта взорвалась. Возможно, она всегда ненавидела его блог. В пылу спора она называла его никому не нужным реакционным аполитичным блогом.

— Ты хоть раз упоминал об угрозе для мировых природных запасов? — сказала она. — О войнах за водные ресурсы? О шельфе размером с Уэльс, который скоро отколется от Антарктики?

— О чем? — переспросил он.

— О пластике в воде? — продолжала она. — О пластике в организмах морских птиц? О пластике во внутренностях почти всех рыб и водяных животных? В мире вообще осталась неиспорченная вода?

При этом она подняла руки на головой и обхватила ими голову.

— Ну, просто я не политик, — сказал он. — То, чем я занимаюсь, по природе своей аполитично. Политика — вещь эфемерная. А то, чем я занимаюсь, — полная противоположность эфемерности. Я наблюдаю за поступательным движением времени в полях, внимательно присматриваюсь к строению изгородей. Изгороди — это ведь изгороди. Просто они аполитичны.