Семья Рин - Алла Мелентьева Страница 10

К вечеру я вернулась во Французскую концессию. Я совершенно выбилась из сил, добираясь до нашего дома из неизвестной мне части Шанхая. Я несколько раз забредала не в ту сторону, потому что плохо понимала китайцев, объяснявших мне дорогу. Я приволокла с собой обратно узлы с вещами. Они промокли и потемнели от грязи, и, как ни тяжело мне было их тащить, я ни за что не хотела их бросать, так как это было теперь мое единственное имущество.

Дверь в квартиру была открыта — ее не заперли в спешке. В округе, похоже, как-то узнали о нашем отъезде, и кто-то уже наведался, потому что большая часть брошенных нами вещей была вынесена, а оставшиеся валялись как попало. Но наша аренда истекала только в конце декабря, и, значит, на некоторое время у меня была крыша над головой.

Я бросила узлы у входа и просто упала на них ничком в полном изнеможении. От усталости и шока у меня не было никаких мыслей, не было даже эмоций. Я заснула, не позаботившись запереть входную дверь.

Спала я, видимо, долго. Вдруг дверь отворилась, и я с замирающим сердцем увидела, как входят мама, брат и сестры, таща за собой тюки и чемоданы.

Я радостно бросаюсь к ним.

— Я знала, что вы все вернетесь! — кричу я в ликовании.

— Ира! Ирина! Ну наконец ты нашлась! Ах, как мы переживали!.. — наперебой кричат Александр и Лидия, бросаясь ко мне.

— Ну и хлопот ты нам задала! — мрачно тянет Анна. — Нам пришлось сойти на берег… Господин Евразиец потратил из-за тебя целое состояние…

— Ох, слава Богу, слава Богу, нашлась, наконец нашлась деточка моя… — восклицает мать, пыхтя и охая от слишком быстрой ходьбы.

Я облегченно вздыхаю. Страшное приключение закончилось, ужас одиночества позади!

— Раз уж мы никуда из-за тебя не уехали, нужно поторопиться, чтобы хорошенько приготовиться к празднику, — вдруг говорит мать странным, немного раздраженным тоном.

Меня удивляет, что ее настроение так резко изменилось. Я совершенно не понимаю, о каком празднике она говорит.

— Праздник? О чем ты, мама?

Мать, больше не замечая меня, хлопает в ладоши и командует:

— Побыстрее, девочки, Александр, поторопитесь! Сегодня у Ирины совершеннолетие!.. Приготовьте все как следует! Все-таки у нас приличный дом… Мы все должны сделать, как положено… Быстрее, быстрее, ну же!..

Я с изумлением вижу, как у матери, брата и сестер в руках возникают какие-то предметы, похожие на подарки ко дню рождения, — торт, свечи, какие-то красивые коробки. Они деловито начинают раскладывать эти вещи на видных местах. Они совсем не обращают внимания на меня, как бы кружатся вокруг меня в странном безумном хороводе. Осознавая, что происходит что-то ненормальное, я прихожу в ужас, пытаюсь их остановить, пытаюсь обратиться к каждому с просьбой перестать меня пугать, но голос мне не подчиняется. Мое горло сковали спазмы рыданий.

— Дети, нам пора идти, — говорит мать тем же странным отчужденным тоном. — Ирина теперь обойдется без нас…

Мать, брат и сестры плавно обходят меня и вереницей, не оглядываясь, покидают квартиру. Я, задыхаясь от слез, мечусь, пытаясь их остановить — и просыпаюсь, частично успевая услышать саму себя, когда, плача во сне, по-русски и по-английски умоляю своих родных остаться:

— Мама!.. Мамочка!.. Не надо!.. Пожалуйста, не надо… Куда же вы?..

В пустой квартире темно. Я села на узлах и стала вытирать ладонями мокрые глаза. Я не знала, что делать дальше. Я боялась заснуть, потому что боялась нового кошмара, и мне так же страшно было бодрствовать, потому что реальность — это кошмар наяву. Я казалась себе самым жалким и нелепым человеком на земле. Разве не нелепо было с моей стороны не успеть вовремя подняться на борт «Розалинды»? Мне хотелось исчезнуть, умереть. Мне было холодно и страшно.

Через некоторое время я кое-как стряхнула с себя оцепенелую обреченность, включила свет и принялась проверять, что находится в тюках, которые я притащила с пристани. Там обнаружилось немного булочек и фруктов, при виде которых я вспомнила, что страшно голодна. Еда немного приободрила меня. Я начала отбирать из вещей те, которые должны пригодиться мне в первое время, и строить планы, как жить в мире, где для меня нет места.

В юности многие беды кажутся преодолимыми. На следующее утро я начала искать способы выжить — до тех пор пока мои родные не вернутся и не заберут меня. Я не сомневалась, что нужно лишь недолго продержаться — и все будет как прежде.

Я привела себя в порядок, насколько это было возможно в моих жалких условиях, и стала обходить наших русских знакомых с просьбой если не приютить, то хоть чем-нибудь помочь мне. У меня было три адреса, куда я могла обратиться: одной богомольной русской старушки, с которой дружила мать, семьи конторщика, которому мать однажды помогла собрать деньги на лечение ребенка, и своей школьной подруги.

Старушка-богомолка выпроводила меня сразу, как только узнала, что случилось. Она быстро сообразила, что к чему, и не захотела связываться. Правда, она усиленно крестила меня, когда вела к дверям, сердечно желала, чтобы мои невзгоды поскорей прошли, и сунула булочку на дорогу. Как ни горько мне было, от булочки я не смогла отказаться. Конторщик даже не пустил меня в квартиру. Он подозрительно смерил меня взглядом с головы до ног, выслушал и кратко отказал в помощи прямо на пороге. По адресу семьи школьной подруги проживали теперь какие-то другие люди, которые не знали, куда переехали предыдущие жильцы.

Исчерпав все свои знакомства, растрепанная, измученная и голодная, я бесцельно стояла на улице с оттягивавшими руки вещами — их приходилось носить с собой, потому что иначе их могли украсть — и размышляла, не стоит ли поискать помощи у Татаровых, даже несмотря на то, что мать и Мария Федоровна стали врагами после женитьбы Николя. Я больше не знала никаких других возможностей. Если и Мария Федоровна откажет, думала я в отчаянии, то, скорее всего, я кончу тем, что свалюсь и умру от истощения где-нибудь на улице или начну торговать своим телом за кусок хлеба, как делали многие нищие белоэмигрантки.

Китаец, наблюдавший за мной из лавки напротив, вышел и сунул мне из жалости лепешку. Когда я ее съела, в голове немного прояснилось. Я вспомнила, что на улице Жофр находился женский католический монастырь, и решила обратиться к монахиням.

В монастыре меня накормили и дали адреса миссионерских обществ Шанхая с советом поискать там работу. На следующий день я стала обивать пороги больниц и религиозных общин. Довольно скоро мне повезло: миссис Янг, руководившая больницей при Южной баптистской миссии, выслушала мою историю, долго о чем-то размышляла, оценивающе глядя на меня, а потом коротко сообщила, что она готова предоставить мне еду и жилье за услуги в качестве уборщицы и прачки. Миссис Янг была женщина властная и немногословная, предпочитавшая держать подчиненных на расстоянии, поэтому я так никогда и не узнала, что побудило ее помочь мне: сочувствие юному существу, оставшемуся без крова на грани гибели, холодное исполнение христианского долга или просто расчетливое желание иметь бесплатную работницу, которой было удобно давать указания, так как она понимала по-английски.