Жизнь на грешной земле - Анатолий Иванов Страница 10

Иногда Демидов думал: неужели Макшеев не догадывается, что он, Демидов, ничего ему не сделает, пальцем даже не тронет, что все его угрозы — пустые звуки? И отвечал себе: видно, не догадывается, дурак. И пусть…

Думал также иногда: а не жестоко ли он наказывает Макшеева? Ну — сделал тот нечеловеческую подлость. Что ж, бог, как говорится, пущай простит ему. Худо ли, бедно ли, жизнь его, Демидова, как-то теперь идет. Девчушку удочерил вот, растет она, приносит ему много забот да еще больше радостей. Теперь и жениться бы, да где найдешь такую, как Настасья. Пить бросить бы, да разве бросишь…

И обливалось сердце Демидова едкой обидой, опьяняла его эта обида пуще водки: нет уж, пущай, мразь такая, и он до конца чашу свою выпьет!

Но все же, наверное, давным-давно отстал бы Демидов от Макшеева Дениса — отходчив русский человек, какую-какую обиду только не простит, — если бы не убеждался время от времени, что душа Дениса еще подлее становится. Нет, угрозы насчет мышьяка Павел не опасался, потому что понимал — Макшеев на это никогда не решится, подлость его — особого рода…

Как-то Мария, выдавая Демидову очередную партию зелья, сказала:

— Зайди к нам, Павел… Денис просил позвать. Поговорить хочет с тобой по-деловому.

— Как, как?

— По-деловому, сказал он.

— Интересно это, однако. Айда.

Денис встретил его, сидя за столом в рубахе-косоворотке. Руки его лежали на столе, пальцы беспрерывно сплетались и расплетались, глаза виляли из стороны в сторону.

— Интересно даже мне, говорю. Ну!

— Выйди, Мария. Дверь припри, — приказал Макшеев. — Значит, вот что, Демидов, давай по мужски. Мне от тебя терпежу больше нету, и я решился…

— На что?

— Не перебивай… — Он опять повилял глазами, не попадая ими на Демидова. — Ты ж понимаешь — я пойду и заявлю: преследуешь ты меня… Угрозы теперь делаешь всякие за то, что разоблачил тебя тогда как поджигателя. И мне, а не тебе поверят.

— А мне это без внимания, что поверят, — усмехнулся Демидов. — Я свое отсидел, и пока с тобой не поквитался — никто больше меня не посадит, заявляй не заявляй…

— Ты погоди…

— А славу себе создашь у людей… Они, люди-то, не знают твоего черного дела, так узнают.

— Погоди, говорю… — Голос его был торопливый и заискивающий. — Давай, чтоб с выгодой и для тебя и для меня.

Сузив глаза, Демидов пристально глядел некоторое время на Макшеева. Спросил:

— Это — как же?

— Что было меж нами — прости… Покаялся уж я бессчетно раз. Да что ж — не воротишь. Теперь девчушку вот ты взял, растишь…

— Говори прямо, сука! Без обходов.

Макшеев будто не слышал обидного слова.

— Возьми от меня деньги, Павел. Много дам… — Макшеев дышал торопливо и шумно. — Вот, если прямо… Оставь только нас с Марией.

— Так… Сколько же?

— Целую тысячу дам. Дочку тебе растить… Еще больше дам!

— Краденых? Марией наворованных?

— Ты! — Макшеев вскочил, чуть не опрокинув стол. Грудь его ходуном ходила. — Тебе что за забота, какие они?!

Демидов шагнул было к Макшееву, тот откачнулся.

— Дешево, выродок ты человеческий, откупиться хочешь, — раздельно произнес Демидов и ударил ладонью в дверь, выбежал, будто в комнате ему не хватало воздуха.

В сенях он услышал рыданье Марии, промедлил шаг. «Как ты только живешь с ним с таким?» — хотел сказать он, но не сказал. Шаг примедлил, но не остановился.

В другой раз случилось еще более страшное. Былоэто в причулымской тайге в конце мая или в начале июня — в ту пору уж замолкли соловьи, но кукушки еще продолжали, кажется, кричать тоскливо и безнадежно.

Примерно в полдень, когда лес был пронизан тугими солнечными струями и залит хмельным от млеющих трав жаром, у сторожки Демидова появилась вдруг Мария с плетеной корзинкой в руках.

— Ты? — удивленно спросил Павел.

— Вот… грибов поискать.

— Какие пока грибы?

— Масленки пошли уж, сказывают. Места тут незнакомые мне еще, укажешь, может?

Мария говорила это, поглядывая на возившуюся со щенком приемную дочь Павла Надежду, и лицо ее то бралось тяжелой краской, то бледнело, покрывалось серыми, неприятными пятнами.

Одета она была не по-грибному легко и опрятно, в новую, голубого шелка кофточку с дорогим кружевным воротником, в сильно расклешенную, не мятую еще юбку. Вырез у кофточки был глубокий, оттуда буграми выпирали, как тесто из квашни, рыхлые белые груди, умело прикрытые концами прозрачного шарфика, накинутого на плечи.

— Ты как невеста, — сдержанно усмехнулся Демидов, запирая в себе ярость.

— Что ж… я пришла, — проговорила она, не глядя на него. — Веди… на грибное место.

— Что ж… пойдем, — в тон ей ответил Демидов. — Ружье сейчас возьму вот.

Догадка, зачем явилась Мария, мелькнула у него сразу же, едва он увидел ее, подходящую к сторожке. Мелькнула, сваривая все внутри: «Неужели и на этакое она… они, Макшеевы, способны?!» Теперь, после ее слов, всякие сомнения на этот счет исчезли…

Полтора года назад приехали сюда, в причулымье, Макшеевы. Следом, как обычно, явился и Демидов.

— Я тебе давал деньги большие? Давал? — закричал обессиленный вконец от такого неотступного преследования Макшеев, встретив Демидова в поселке.

— Давал, давал, — согласился Павел.

— Что ж тебе еще-то надо? Скажи, сволочь ты такая, что? Какую плату заплатить, чтоб отстал? Дом мы тут купили крестовый, просторный — возьми со всем, что в нем есть. Получай его в придачу к тем деньгам, что обещал, и живи…

Демидов принял дозу спиртного, ставшую давным-давно привычной для него, был добродушен, в хорошем настроении. Бессильная ярость Макшеева веселила его.

— А что ж, надо прикинуть. Значит, те деньги да дом… — проговорил он задумчиво.

— Ну? Бери, бери!

— Н-нст, мало. Еще должок с Марии остается.

— Какой? — осипшим голосом спросил Макшеев.

— Ишь ты! С чьей кровати ты увел-то ее?

— Н-ну?

— Пущай и она расплатится со мной, — жестко сказал Демидов и пошел прочь, оставив Макшеева столбом стоять посреди пустой улицы.

Демидов сказал и забыл, сказал просто так, чтобы еще больше позлить врага своего. Что ему дом, деньги и все прочие блага мира! Простил бы он своего обидчика и так, если б мог. Да не может…

А Денис Макшеев, видно, принял его слова за чистую монету, и вот — решились они, Макшеевы, вот явилась к нему Мария, не понимая, не догадываясь, что не прощение принесет из тайги своему Денису, а еще большую его, Павла Демидова, ненависть. Вот идет Мария чуть впереди, в общем ладная, пышнотелая женщина, мелькают ее крепкие, в тонких дорогих чулках ноги, не подозревая, что внутри у Павла все немеет и немеет, будто стылью берется, что хочется ему схватить палку, сук какой-нибудь и обломать его об это бесстыжее, раскормленное тело.