Можно я побуду счастливой? - Мария Метлицкая Страница 10

Воду приходилось таскать из колодца. Родители приезжали на выходные, в пятницу. Сначала на электричке, потом на машине. Мы с сестрой ходили на «большак» их встречать. Скучали по ним очень. Да и к тому же – подарки и вкусности были гарантированы. Правда, с бабушкой вольницы было побольше.

Обязательно имелось озеро или пруд – тогда в подмосковных водоемах купаться было не страшно. В Зеленоградской озеро было глубокое, с очень холодной водой, и мальчишки переплывали его на спор, выпендриваясь перед нами, девчонками. А еще помню бесконечное гороховое поле, темный и влажный грибной лес, сухие, залитые солнцем земляничные поляны.

По выходным обязательно приезжали гости, родительские друзья. И начинались шашлыки, анекдоты и песни под гитару. Мы, дети, жадно ловили взрослые разговоры. Особенно я прислушивалась к разговорам «за политику». Понимали, что родители чем-то не очень довольны, громко и обреченно вздыхают, что-то критикуют и над чем-то грустно посмеиваются.

Помню, что испытывала большое удивление – я искренне и довольно долго считала, что мне несказанно повезло – родиться в самой свободной и самой прекрасной стране на свете. Ведь там, в далеких Америках, живут бедные и несчастные люди! Голодают безработные, дети-бродяжки рыщут в помойках в поисках еды. А мы, мы же счастливцы! Нам выпало родиться именно здесь, в Советском Союзе!

Для счастливого детства не важен политический строй. Для счастливого детства важны семья и любовь. А обо всем остальном мы стали задумываться куда позднее. Нам, детям, душно не было – душно, наверное, было нашим родителям. Ну, а мы до поры пребывали в неведении. Нам было счастливо и хорошо.

Жизнь и вправду была прекрасна – счастливое детство! Двор, любимая школа, подруги. Мороженое и пирожки, каток, на каникулы абонемент в кинотеатр «Ленинград», где очень рано – в восемь утра – шли прекрасные сказки Роу. Вставать не хотелось – на улице холодно и совсем темно, но вставали и бежали. Это был праздник. А еще дача и море на каникулах. Мама, папа, сестра и любимейшая бабушка. Кукла Зоя – не немецкая резиновая с открывающимися глазами и блестящими, «настоящими» волосами, нет. Пластмассовая, лупастая, «нашенская» Зоя с негнущимися ногами и приличной плешью на голове. Похожая, как две капли, на свою тезку – продавщицу из овощного. С таким же стервозным и глупым лицом. Но – любимая, наверное, из жалости.

В августе уезжали в Бердянск, на Азовское море – к бабушкиной сестре. Трехкомнатная квартира в самом центре непонятным образом вмещала немыслимое количество народу – кроме нас с сестрой и бабушки, туда съезжались внуки бабушкиной сестры из Мурманска, Минска и Ленинграда. Все дети спали в одной комнате – на кровати, диване, раскладушках.

В шесть утра наши бабушки, родные сестры, тогда еще – статные, полные сил и бодрости духа красавицы, отправлялись на базар. И после семи заступали на вахту. Борщи в огромных кастрюлях, смахивающих на баки для кипячения белья, компоты, тазы котлет и жареных бычков – «бичков», если по-местному, чебуреки, пирожки, пончики. Бадейки с кукурузой – пшенкой, как ее здесь называли.

Из крана лилась соленая вода, готовить на ней было невозможно. Питьевую воду привозили во дворы на машинах, и выстраивались очереди с бидонами, ведрами и баками. В местной воде только стирали.

По вечерам в выходные во двор привозили кино. Мы рассаживались на шаткие скамейки и ждали, пока механик повесит на ржавую опору тряпичный экран. Аппарат скрипел, кряхтел, визжал и ломался. Пленка рвалась. Фильмы были старыми, даже древними. Новые – за деньги в кинотеатрах, пожалуйста! А тут – халява, тут даром.

И все равно была радость.

Рядом, под окнами, раскинулся «централ-парк» – парк имени Отто Юльевича Шмидта. Цветущие и душистые розы, сладкая газировка в стеклянных конусах, мороженое. Иногда по выходным в парке играл духовой оркестрик. Некоторые пары отваживались танцевать. По вечерам под нашими окнами гудела центральная танцплощадка. Спать не давала, но мы не расстраивались. Завидовали тем, кто там «зажигал», нас не пускали – соплячки.

Городок этот мы обожали. В свободе нас не ограничивали и перемещения наши не отслеживали. К чему? Было тихо, и никогда ничего не случалось. Минуты две от дома – центр, с базаром, бульваром, набережной и прочими радостями в виде кафешек, молочных коктейлей, соков и булочек. Кинотеатры – на каждом шагу. Фильмы – индийские, мексиканские, аргентинские – идут без перерывов, билет стоит десять копеек. Деревянные лавки, хруст семечек, переговоры и обсуждения – в голос. В кино мы бегали раза два на дню. А то и по три.

Почему-то было много кафетериев – кофе, конечно же, из титана – и торты! Об этих красавцах стоит рассказать отдельно. Торт на витрине, как правило, был мощным, огромным – на три или пять килограммов. А украшен – нет слов! Таких украшений, такого обилия крема, таких пышных роз, пионов, георгинов, сирени на московских тортах я не помню. А буйство красок: огненно-красные, ярко-желтые розы, оранжевые, фиолетовые гиацинты, бордовые георгины, белые и красные пионы. Фантазия безумного кондитера, поклонника импрессионизма, не сумевшего осуществить мечту стать художником?

Торт нарезался в продажу кусками. Есть его было страшновато, честно, главное, не думать об этом как о съедобном – так, инсталляция.

На пляж собирались бесконечно шумно и долго – такая орава! Долго и тщательно складывали сумки с фруктами – виноградом, персиками и грушами. Как же заморенным детям без витаминов, о чем вы? По дороге на пляж местные старушки торговали семечками и кукурузой, и мы начинали клянчить у бабушек. Нас не останавливало то, что дома уже сварена целая лохань. Нет, мы хотим сейчас и эту! Бабушки наши в конце концов сдавались, и мы хватали горячие початки и натирали их крупной каменной солью. Кукуруза была очень плотной, почти безвкусной, мясистой и жестковатой – ни в какое сравнение с нынешней, сладкой и нежной. Но вкуснее той кукурузы не могу представить. На пляже всегда было много народу – негде расстелить полотенце. Мы строили что-то из песка, неохотно заходили в море, а потом еще более неохотно из него вылезали – это называлось «до синих губ». Бабушки растирали нас полотенцами и совали в руки по «фруктине». С пляжа шли медленно – от солнца и воды уставали. Обедать нас загоняли – а есть совсем не хотелось, тем более после винограда, сладких персиков, кукурузы. Но бабушки были неумолимы – не дай бог, дитя похудеет! Хотя бы – на грамм.

Фотография тех лет под названием «Завтрак». На переднем плане – тарелка, скорее – миска. Именно миска – не мисочка! А в ней – рыночный творог. Вернее – гора творога. Масса на полкило, и никак не меньше. И все это великолепие полито жирными сливками (процентов, думаю, сорок, не меньше; меньше на рынке просто не было), приправлено клубникой или другой «фруктиной», присыпано орешками – для калорийности, а еще для чего? А за миской – ребенок. Несчастный ребенок шести лет от роду, то есть я. На лице моем, тогда еще – на личике, – гримаса отчаянья, страха и боли. Как это съесть? Немыслимо. Еще на лице ужас от предчувствия рвоты. А съесть надо! Иначе… Мама в этих вопросах не уступала. Ребенка требовалось откормить. Привезти в Москву эдакой… пышкой. Булкой румяной. Отрадой для глаза. Чтоб родня хвалила, соседи завидовали, прохожие всплескивали руками – красота-то какая!