Документы забытой памяти - Елена Мищенко Страница 10

Я тут же занялся хозяйственной деятельностью, отправился к Сергею Константиновичу просить подрамники 1х1 метр, рулонный ватман и кальку. Он дал мне разрешение оплатить и получить 10 подрамников и 12 метров бумаги. С этими бумажками я пошел в наш подземный склад. Я выбрал время после работы и не прогадал. Гаврилыч – наш кладовщик был уже хорош. Он сидел в компании двух шоферов, переплетчика и закусывал, чем Бог послал.

– Приятного аппетита. Что же это вы закусываете всухую? – начал я издалека, хотя под столом стояла уже батарея бутылок.

– Так ты же бутылку не захватил, – сказал находчивый Гаврилыч.

– Можно и выпить, – согласился я. – Да только я с заявкой пришел.

– Так иди за бутылкой. Заявка до утра никуда не денется.

– Так мне срочно нужно. У меня конкурс.

– А сколько тебе подрамников?

– В заявке 10, но этого мне мало.

– Не жмись, Гаврилыч, – вмешался Вася, один из шоферов. – Это же Саша делает еврейский конкурс. Уже весь институт знает. Так что тут жадничать нечего. Дело святое. Дай ему 10 новых подрамников да 10 старых, из тех, что я привез из Госстроя. Да бумагу ему отмотай, сколько надо, Миша в переплетной потом сэкономит, а Саша пока пару бутылок возьмет и расскажет нам про конкурс.

Все его поддержали. На следующий день Миша наклеил мне подрамники и я, счастливый, на Васиной машине отвез их к Инне в мастерскую.

Напряженная работа длилась четыре месяца. Сразу после основной работы мы с Паскевичем отправлялись в художественные мастерские на улицу Филатова, где весь день работали Инна Коломиец и Георгий Хусид. Работали до двух часов ночи. Спали по 4–5 часов. И тем не менее работа приносила много удовольствия. Борис Лекарь вначале тоже активно работал с нами. Мы разрабатывали три варианта проекта на 4 макетах и 17 подрамниках. В двух из них присутствовала стена расстрела, как элемент драматургии комплекса, и вертикальная расколотая стела, как символ трагедии. Скульптура была в виде глубоких рельефов на камнях и дольменах, или в виде отдельных фигур. Через два месяца к нам присоединились формовщики для выполнения моделей в гипсе.

Последний месяц до срока был особенно напряженным. Позвонил Лекарь, сказал, что заболел, но надеется выздороветь. Мы его оставили в авторах, но часть его работы пришлось взять на себя. Он еще пару раз звонил и говорил, что плохо себя чувствует и работать не может. Шли последние дни. Мы работали по 20 часов в сутки.

Обстановка дома обострилась до предела. Моя молодая супруга выказывала крайнее неудовольствие тем, что я лишил ее всех возможных мирских развлечений – ни театра, ни кино, ни вечеринок. Я ей сочувствовал, но ничего не мог поделать. Обедать я приходил не всегда, а если и приходил, то не успевал мыть посуду. В общем, жизнь стала весьма напряженной, начались скандалы. Правда, весьма короткие, было не до них.

Срок подачи проектов был назначен на 6 часов вечера 20 декабря 1965 года. За два дня до этого стало ясно, что мы не успеваем с надписями, мелкими доделками. исправлениями, упаковкой и т. д. Я позвонил директору КУПЫ, которая с неослабным вниманием следила за нашими делами, и попросил помощи. На следующий день в мастерскую ввалилось человек 15. Они сообщили, что им дано указание не покидать нас, пока проект не будет сдан. Так как не все получили точный инструктаж, то многие захватили бутылки, а один даже гитару. Эти забавы в директивном порядке пришлось пресечь до окончания проекта. Все работы общими усилиями были окончены в 5 утра, после чего был устроен импровизированный ужин. После того как были исполнены все Прасковеевские песни и уничтожены все бутылки с «горючим» устроились спать прямо на полу в мастерской, подложив под себя пальто и оставшиеся эскизы, которыми была завалена вся мастерская.

В 2 часа сыграли подъем, начали паковаться и проверять доски. Жора Хусид отправился в Дом мебели договариваться с грузчиками. Там он поинтересовался, есть ли среди грузчиков евреи. Сразу была найдена и машина, и водитель. С тягловой силой у нас у самих был избыток. Мы загрузили все в мебельный фургон, в том числе и всю КУПУ, и, как оказалось, недаром.

К Дому архитектора было трудно подъехать: разгружались машины с подрамниками, макетами и гипсовыми моделями, шла сдача проектов, шла борьба за места в помещении. Когда мы подъехали к Дому архитектора, к нам с Жорой сразу же подошли четверо молодых людей из конкурирующей бригады и сказали, чтобы мы не разгружались, так как опоздали на целых 20 минут. Тут мы открыли задние двери фургона, оттуда вывалилось 15 здоровых парней, которые тут же бросились выяснять отношения. В связи с превосходящими силами одной из сторон, конфликт был улажен в 5 минут. Вообще, Союз архитекторов в этот вечер представлял из себя необычное зрелище. Я никогда еще не видел такого количества разнообразных бород. Создавалось впечатление, что борода – это необходимый атрибут каждого скульптора. А они все прибывали и прибывали. Шла напряженная борьба за места в экспозиции. Нам выделили цокольный этаж и часть первого. Прибывший раньше Милецкий захватил бильярдную, мы, благодаря своей мощной группе поддержки, заняли бывший буфет. На следующий день приехали мои приятели из института теплофизики и выставили софитное освещение.

Но самый большой сюрприз нам преподнес Борис Лекарь. Когда мы приехали к Дому архитектора, он был уже там и демонстрировал свой проект, который он выполнил за последние недели, сказавшись больным. Мы не стали его исключать из списка авторов, но я испытал несколько неприятных минут. Ко мне обратились мои коллеги-скульпторы с вопросом: «Как ты мог привести в бригаду человека с такими представлениями о совместной работе и с такими моральными качествами?».

Мы знали, что работают специалисты, не вошедшие в состав «заказников», то есть тех, кому заказан был проект. Но такого наплыва никто не ожидал. Было зарегистрировано 92 проекта, а если учесть и непрофессиональные работы, то их было больше 100. Среди них были очень сильные конкуренты, такие как Авраам Милецкий, Ада Рыбачук и Володя Мельниченко, представившие огромный макет. Но если честно говорить о конкурентах, то наибольшее впечатление на меня произвел проект Валентина Селибера. Он единственный пренебрег программой конкурса и поставил монумент на действительном месте расстрела, выявив последовательно все элементы этой трагедии.

Мы ждали дальнейшего развития событий, зная что отношение руководства к монументу и принятый состав жюри не предвещают ничего хорошего. Дома наступило временное перемирие. Мы отсыпались. И все же напряжение чувствовалось. Все мы ждали обсуждения проектов. Пока что была открыта выставка. Вот что пишет очевидец:

«И вот – выставка конкурсных проектов. 1966 год, февраль, лютый холод. Длиннющая очередь тянется от дверей Дома архитекторов через Новопушкинскую вниз по Прорезной и заворачивает на Крещатик. Стою уже час. Потом бегу греться. Потом стою еще полтора часа. Очередь движется очень медленно – выходящие выглядят как-то странно, растерянно. И ничего не рассказывают… Войдя в здание, заполненное проектами, я начинаю этих людей понимать: проекты в своей массе не имеют ничего общего с привычной нам официальщиной, с пустопорожней помпезностью вознесенных фигур… Нет, здесь в сердце входит игла живой боли…».