"Тойота-Королла" - Эфраим Севела Страница 10

— Да какой он изменник? — не сдержался я. — Он по природе своей боец. И разочаровавшись в идее, которой служил верно и талантливо, пока не осознал, какому злу служит, перешел на другую сторону, чтоб дать бой этой идее.

— И ты такой же?

— А зачем, думаешь, я покинул Россию? Чтоб с тобой по американским дорогам раскатывать?

— Разве это так уж плохо?

— Никто не говорит, что плохо. Но есть и еще что-то, чем жив человек.

— Деньги? Карьера? Успех у женщин? Что ты ищешь?

— Покоя. Я страшно устал.

— Тогда ты не по адресу приехал. В Америке искать покоя? Здесь только знай, успевай поворачиваться. А то затопчут. И не успеешь оглянуться.

— Мне много не надо. Самую малость. Восстановить душевное равновесие. Понимаешь? Поладить с самим собой.

— Не знаю, кому это удавалось. Мне, например, нет.

— Я надеюсь.

Монтерей оказался чудесным уголком на Калифорнийском побережье. Здесь уже ощущался север, и вместо выжженных холмов, пальм и кактусов нас окружали вековые хвойные чащи. Как где-нибудь на Рижском взморье. Могучие сосны росли не прямо к небу, а изогнув свои серые, корявые стволы, пряча, отводя вершины подальше от океана, от его злых зимних ветров, и так и застыли, как на моментальном снимке во время шторма. Было безветренно и солнечно, а при взгляде на эти сосны становилось зябко и даже солоновато на губах.

За деревьями пестрели большие деревянные крашены дома с гаражами и по-южному яркими цветниками. Здесь еще юг спорил с севером, и то и дело за соснами мелькали веерные кроны пальм, но выглядели они случайными гостьями, забредшими далеко чужеземцами.

Мое сердце дрогнуло, когда я увидел, сразу даже не поверив своим глазам, родные русские березы. С девственно-белыми стволами. Кудрявыми прядями зеленых ветвей. Березы и пальмы. Эвкалипты и сосны.

Мы колесили по прорубленным в лесной чаще улицам Монтерея, очень напоминавшим мне родное Подмосковье, но намного ярче и богаче. Останавливали редких прохожих, спрашивали направление. Миновали и школу, где мой друг Антон вдалбливал американским солдатам правила русской грамматики. Школа располагалась среди сосен, в длинных бараках за сетчатой оградой, никем не охраняемая. Между бараками слонялись фигуры в военных мундирах. А вблизи океана, на вершине холма, стояла старинная пушка, явно в память какой-нибудь успешной битвы в не изобилующей военной славой истории Америки.

Тихий океан лизал обрывистые берега Монтерея. Вечный прибой откусывал от берега куски и, если не удавалось проглотить, оставлял черные обломки в кружевах пены. На этих камнях-островках грелись на солнышке, лоснясь черной кожей, неуклюжие раскормленные тюлени.

Дом Антона стоял почти у самой воды, огражденный от океана узкой грядой невысоких песчаных дюн, поросших редкой и жесткой травой. Тут начинался лес, поглотивший весь Монтерей. Крайние к океану и потому особенно скрюченные сосны росли во дворе его дома. А самого хозяина я увидел, еще не доехав, стоящим босыми ногами на сиденье открытого джипа и из-под ладони высматривавшим нас на похожей на аллею дороге.

Он был давно не стрижен. Клочковатая борода, черная с сединой, торчала в стороны. Выцветшая рубаха неопределенного цвета не заправлена в штаны, свободно болтавшиеся на исхудалом, костлявом теле. Вылитый русский босяк, этакий постаревший горьковский Чел-каш, взобравшийся на американский военный джип.

По вспыхнувшим глазам Майры я понял, что он ей понравился с первого взгляда. И обрадовался. Это сулило приятный вечер, дружеский треп. В славной компании. Без конфликтов и неприязненных споров, от которых я, откровенно говоря, отчаянно устал.

И Майра пришлась Антону по душе.

Соскочив с джипа, он помог ей выйти из «Тойоты» и галантно поцеловал руку. Польщенная Майра зарделась. Глубокие, под густыми и торчащими, как у рыси, бровями, черные глаза его засверкали угольками. От него остро попахивало спиртным.

— Заходите, гости дорогие. Вот обрадовали старого хрена! — радостно суетился он, забегая вперед и распахивая перед нами двери дома.

Домик был небольшой и еще не совсем старый. Но заметно запущен. В нем пахло пылью. У камина кучей свалены пожелтевшие газеты. По углам и за креслами валялись пустые бутылки. В кухне громоздилась немытая посуда. Плита лоснилась пролитым жиром. На дверце холодильника застыли коричневые разводы.

— Я тут приберу. Наведу порядок, — бестолково носился по дому Антон. — Вы отдохните с дороги. Вот диван. А я ужин сварганю. Только слетаю в магазин.

— Никуда не надо ехать, — сказала Майра. — Мы с собой привезли.

— Тогда совсем хорошо! А выпить у меня найдется. Я человек с запасом. Го-го-го!

— Можно, я приготовлю ужин? — спросила Майра.

— Как-то не хочется утруждать такую красавицу, — больше для видимости замялся Антон и тут же уступил, — Ну, раз хотите уважить старика, милости просим. Я только чуть приберу на кухне. Неудобно все-таки. Как в свинарнике. Ей Богу.

— Не надо. Я сама, — отказалась от его услуг Майра.

— Как угодно, как угодно, милая. Не смею возражать. А спать у нас есть где. Каждому комната. Впрочем, не уверен, придется ли вздремнуть. Русское застолье до утра не кончается. И вы, дитя мое, под утро у нас совсем обрусеете. Особенно после смирновской водочки.

— Я водку не пью, — ответила Майра.

— Ну а винца? — застыл пораженный Антон.

— Вина можно.

— У меня всего имеется в избытке, — снова забегал Антон. — И водочки, и винца, и пивка. Какое предпочитаете пиво? Миллер? Курз? Или Бадвайзер? На выбор!

Майра, как могла, прибрала на кухне. Почистила плиту, отскребла холодильник, вымыла посуду и поставила в шкаф. Скоро из кухни поползли дразнящие аппетитные запахи.

Мы с Антоном пристроились на диване и не успели толком расспросить друг друга о житье-бытье, как Майра уже попросила нас помочь ей накрыть стол.

— Ах ты, моя хозяюшка! — умилился Антон. — Как славно!

Ужинали мы долго и с удовольствием. На столе среди тарелок отсвечивала стеклянными боками полугаллонная бутыль смирновской водки рядом с темным пузатым кувшином калифорнийского бургундского. Еще какое-то вино в меньших бутылках.

Водку пил один Антон. Я и Майра потягивали вино. Смирновской водки было больше литра, и по тому, как легко и жадно хлестал ее Антон, я понял, что он один за вечер выдует все полгаллона и опьянеет до безобразия. Я решил, что еще несколько тостов спустя отниму у него водку. А если он мне не подчинится, напущу на него Майру, перед которой он, старый кобель, явно благоговел.

Посуду после ужина не стали убирать. Охмелевшие и разомлевшие от еды, мы вылезли из-за стола и растянулись на ковре тут же в гостиной, перед темным, с серой золой под решетками камином.