Записки фельдшера - Олег Врайтов Страница 10

Дверь была приоткрыта и подперта табуреткой, покрытой сверху вышитой разноцветными нитками тряпицей.

— Заходите, мальчики, заходите… сюда, сюда…

Не отвечая, мы проследовали в темную узкую прихожую, стукнувшись по очереди правым коленом о неудачно стоящее трюмо, и оказались в комнате. Встречавшая нас женщина щелкнула выключателем, и желтый свет лампы накаливания залил помещение.

Пациентка лежала на матрасе, который был постелен прямо на полу, одета была лишь в ночную рубашку, скошенную так, что не оставалось сомнений — одевалась она не сама. На свет она не отреагировала, тяжело, с булькающими звуками дыша и конвульсивно двигая грудной клеткой.

— Вот.

— Что — вот? — тяжело спросил Костя.

Женщина — дочь, насколько я понял, нервно одернула халат.

— Я не знаю, мальчики… вы меня тоже поймите. Ее никуда не берут, понимаете?! Я в больницу звонила, ее не хотели брать, на такси туда возила — они ее обратно вернули! Сказали, что состояние уже тяжелое, они ничем помочь не могут! А как я могу маму бросить? А?! Вы бы бросили?!

Постепенно она все больше и больше срывалась на крик:

— Я… тут вот одна! Одна! Никого нет, и она лежит! С утра говорила, кашку кушала, а сейчас…

Она внезапно упала на диван, словно у нее резко подкосились ноги и глухо, надрывно заплакала. Напарник со стуком поставил ящик на пол и неловко, словно стесняясь, положил ей руку на плечо:

— Женщина, миленькая, мы вас прекрасно понимаем. Но и вы нас поймите — тут мы ничего…

— Ну хоть что-нибудь! — закричала дочь. — Ребятки, вы же врачи, ну неужели вы ничего не можете?! Вас же учили! Как вы можете так говорить, это же человек живой!

Я молчал. Костя, словно окаменев, стоял рядом с рыдающей женщиной, все так же держа руку на ее плече. Комната была очень бедной — неопределенного рисунка обои, поблекший календарь трехлетней давности с тремя котятами, играющими с клубками, в серванте черно-белые фотографии, рюмки, фужеры, супницы и сахарницы, полные посторонних вещей — заколок для волос, марок, кон-валют из-под таблеток, сточенных карандашей, стержней для шариковых ручек. Запах старости, пыли, ветхой мебели, упомянутой каши — рядом с пациенткой на тумбочке стояла тарелка с вмерзшей в застывшую кашу вилкой. Атмосфера бедности и беды, давящая атмосфера, вызывающая практически непреодолимое желание бежать отсюда со всех ног. Не должно быть так в нашей работе! За этот год у меня «Скорая» постоянно ассоциировалась с интенсивной терапией, обязательным доступом к вене, кислородной маской, даже с носилками и обязательно с реанимацией (хотя на такой я был всего лишь один раз, и то — без результата). Но всегда, всегда мы что-то делали! Не было у меня еще случая, когда, приехав, все что мы могли — это смотреть и беспомощно переглядываться.

— Хоть что-нибудь, мальчики… я вам заплачу.

— Прекратите! — резко оборвал ее Константин. Он снял с шеи фонендоскоп, встал на колени возле лежащей, положил мембрану ей на грудь. По тому, как сдвинулись его брови, я понял, что дело даже хуже, чем он предполагал. В комнате было душно, по моей спине и груди юркими змейками стекали капли непрошеного пота. Где-то нудно колотилась о стекло жужжащая муха.

— Ну что?

— Ничего, — буркнул напарник. — Андрей, систему доставай, физ и магнезию.

Время словно сгустилось. Как в тумане, я подавал напарнику ампулы, нажимал кнопки на кардиографе, механически отмечая в расходном листе истраченное. Спина Кости уже полностью была мокрой от пота, запах квартиры назойливо лез в нос, в глаза и, казалось, пропитал собой всю кожу. Лился раствор в капельницу, тикали часы на стене, где-то билась о стекло занудная муха, из распахнутого окна неслись крики играющих во дворе детей. Больная все так же лежала, лучше ей не становилось, и глаз она не открывала. Разве что дыхание перестало быть таким шумным — но и только. Дочь сидела на диване, всхлипывая, вытирала красное лицо ладонью, периодически обводя комнату взглядом. В те моменты я отворачивался, чтобы не видеть невысказанный вопрос в ее глазах. Потому что ответ был очевиден и написан на выражении лица Константина.

Костя поднялся. Дочь тоже подняла голову.

— Все, — сказал он. — Мы сделали все, что в наших силах. Больше…

— Она умрет? — чужим голосом спросила женщина.

— Это инсульт, — жестко ответил Костя. — Если уж он случился, назад отыграть его не получится. Поймите нас. То, что можно сделать в условиях «Скорой помощи», я сделал. Но я не Бог.

— Я понимаю. Сколько я вам должна?

Не отвечая, напарник направился к дверям, дернув головой. Я торопливо начал собирать разложенный ящик, старательно избегая взгляда женщины. Та снова сидела в той же позе, спрятав лицо в ладонях. Проклятье, ну почему так? Почему все закончилось вот так?

Громко звякнул пакет с пустыми ампулами, когда я завязывал на нем узел.

— Что мне делать? — внезапно произнесла женщина. — Просто так сидеть и ждать, пока она умрет?

Я не ответил, собирая в другой пакет использованные шприцы и капельницу.

— Какая ж вы, к сучьей матери, медицина, если вот так вот берете и бросаете человека?

Проклятый ящик все никак не хотел закрываться — содержимое, которое идеально помещалось в нем утром, сейчас казалось, увеличилось втрое. Я с трудом защелкнул его, больно прищемив себе палец.

— Вы же клятву Гиппократа давали! У вас что, вообще ничего святого не осталось?

Что я мог ей ответить? Что мог объяснить? Слова ее, хоть и несправедливые, сказанные в состоянии аффекта, били не хуже кнута. Это мне понятно, что стволовой инсульт — это, по сути, приговор, и выживаемость при этом состоянии — крайне невелика, помочь мы ничем не сможем, если уж отступилась больница, но как это объяснить женщине, которую нам сейчас придется оставить наедине с больной матерью. Оставить, по сути, просто смотреть, как та будет умирать.

Я вышел, больно стукнувшись о трюмо в прихожей уже левым коленом. Словно в тумане, мимо меня проплывали стены подъезда, изъеденные плесенью, с висящими, заросшими паутиной, проводами, зашарканные ступени, облупившаяся краска на перилах. Наверное, это и называется «разрыв шаблона». Изначально, ставя свою подпись на заявлении с просьбой принять меня на должность выездного санитара, я жаждал романтики, экстремального адреналина, мне нравилась примеряемая на себя роль спасителя и усмирителя недугов, нравилось, когда тебя ждут и ждут с нетерпением, когда смотрят на тебя надеющимся взглядом, следят за каждым твоим движением, видя даже в банальном открывании ампулы некий высший профессионализм, которому можно довериться. Но в таком беспомощном положении я еще ни разу не оказывался. Не было в моей работе такого, чтобы приходилось просто поворачиваться и уходить, оставляя человека в беспомощном, и — хуже того — в ухудшающемся состоянии. Может, наивно прозвучит, но до этого момента я был почти уверен, что нам по силам справиться с любым заболеванием, особенно когда рядом такой опытный напарник, как Костя. Ситуация, когда даже он оказался бессилен, меня потрясла.