Колыбелька из прутиков вербы - Галина Артемьева Страница 10

И только она так помолилась, как образ на стене ожил, словно кивнул. Девушка вскрикнула испуганно. А тут и лампадка, что едва горела, вспыхнула и погасла. Может быть, от сквозняка? Или это – злое знамение?

Вдруг послышались звуки шагов и в окошко постучали: тук-тук-тук!

– Спишь, мое сердечко, или бдишь? Это я, твой милый, здесь! Помнишь ли еще меня или другой в твоем сердце?

– Ах, мой милый! Я только о тебе и думаю! И сейчас о тебе молилась!

– Ну, оставь теперь молитвы, выходи, пойдем, пойдем, проводишь меня: месяц как раз освещает дорогу, по которой я пришел за своей невестой!

– О господи! – вздохнула Наташа, подливая в свой бокал вина. – Испокон веков у всех одно и то же! Ждем их, ждем, а потом они возвращаются!

«Они» Наташа произнесла с особой, загадочно-жуткой интонацией.

– Тебе дальше рассказывать или скучно стало? – взглянула на нее Варя.

– Не скучно. Грустно мне стало. Себя узнала. Рассказывай дальше, пожалуйста, Варь.

– Слушай и не перебивай, раз не скучно.

Девушка говорит жениху:

– Ах, боже правый! Что ты такое говоришь! Куда бы мы шли сейчас ночью! Ветер воет, пусто вокруг, подожди, когда утро настанет!

– День – ночь, ночь – день? Какая разница? – отвечает жених. – Пойдем сейчас. Днем мне сон веки смыкает. Пойдем, пока петухи не проснулись, я должен с тобой навек соединиться. Не медли, выходи, уже на рассвете ты будешь моей супругой!

Ах, как была ночь глубока!

Светил лишь месяц с высока,

И тихо, пусто все вокруг,

Лишь ветра вой и рядом друг…

Отправились они в путь: жених впереди, она за ним. И вдруг по всей деревне собаки завыли, как по покойнику.

– Какая дивная ночь, – говорит жених, – в это время мертвые встают из гроба, ты ничего не боишься, милая моя?

– Чего же мне бояться? Ты со мной. А око Божье надо мной. Скажи мне, милый, живы ли твои отец и мать и рады ли будут нашей свадьбе?

– Не спрашивай, не спрашивай, милая, иди скорее за мной, все сама увидишь. А что это у тебя в правой руке?

– Это мой молитвенник.

– Выбрось его прочь! Эти молитвы тяжелее, чем могильная плита. Выбрось! Легче будет поспевать за мной!

Взял жених из рук ее книжку, выбросил, и разом миновали они десять миль! А дорога-то шла по скалам, по чаще лесной, где дикие звери выли, словно предупреждали о скором несчастье.

А жениху хоть бы что! Он вперед, она за ним, по камням, скалам, белые ножки ее разбиваются о камни, кровь на них остается.

– Дивная ночь, ясная, – снова говорит жених, – в это время мертвые с живыми встречаются, ты ничего не боишься, милая моя?

– Чего же мне бояться? Ты со мной, а рука Господа надо мной, скажи мне, мой милый, а готов ли твой домик, чиста ли светличка, весела ли? И близко ли от дома костел?

– Не спрашивай, не спрашивай, милая, скоро все сама увидишь, иди скорее, время бежит, а дорога еще дальняя. А что у тебя за поясом?

– Это мои чётки.

– Ха, эти чётки, как кольцо змеи вокруг тебя! Они дышать тебе не дают, выбрось их прочь, мы спешим!

Схватил он четки, выбросил, и одолели они сразу двадцать миль.

А дорога шла низиной, через воды, луга, и жабы кричали в болоте, как по покойнику.

А жених все бежит вперед и вперед, а она уже еле поспевает за ним, осока режет ее бедные ножки, и трава на всем пути окрашена ее кровью.

– Дивная ночь, ясная, – произносит жених, – в это время живые спешат к гробу, ты ничего не боишься, милая моя?

– Ах, не боюсь, ведь ты со мной, а воля Божья надо мной. Дай только отдохнуть чуть-чуть, дыхание ослабло, ноги дрожат, в сердце словно ножи вонзились!

– Поспеши, девочка моя, ведь скоро мы уже там будем! Гости ждут, ждет угощение, а время летит, как стрела. А что у тебя там на шее за веревочка? И что на той веревочке?

– Это крестик от моей матушки.

– Ха-ха! Это проклятое золото, углы у креста острые, колют тебя, выбрось его, полетишь, словно птица.

Сорвал он крестик с ее шеи и выбросил, и одолели они одним махом тридцать миль!

И вот перед ними на широкой равнине высится строение с высокими окнами и башня с колоколом над крышей.

– Вот мы и пришли, милая моя! Ничего не видишь?

– Ах, боже! Это же костел!

– Нет, не костел, это мое владение!

– Твое владение? Это кладбище и ряд крестов?

– Это не кресты, это мой сад! А ну-ка, милая моя, давай-ка, прыгай через ту стену!

– О нет! Оставь меня! Жуток и ужасен твой взгляд, дыхание твое как яд, а сердце словно твердый лед!

– Не бойся ничего, милая моя, у меня весело, всего много! И мяса достаточно, хоть и без крови. Но сегодня впервые будет иначе! А что у тебя в узелке, милая моя?

– Рубашки, которые я сшила.

– Нам больше двух и не нужно: одна тебе, другая мне.

Он взял у нее узелок и с хохотом бросил его на могилу за оградой.

– Ничего не бойся, смотри на меня и прыгай за узлом через забор, – велел он невесте.

– Но ты же всю эту тяжкую дорогу бежал передо мной, прыгни и сейчас первым, – отвечала ему она.

Жених перескочил через ограду, не думая о предательстве с ее стороны. Перескочил, а девушки снаружи не видать, только белая ее одежда мелькнула неподалеку. Бежит она, надеется укрыться в убежище.

Увидела маленький домик с низенькой дверкой, скользнула туда, закрыла дверь на запор, огляделась: комнатка, как клеть, без окон, лунный свет сквозь щели пробивается. И видит она, в центре, на дощатом помосте – мертвец. А снаружи звуки раздаются: целый полк могильных тварей собрался, шумят, стучат, песни страшные воют. Тут в дверь раздался страшный стук, друг ее кричит снаружи: «Поднимайся, умерший, открой мне затвор!»

И мертвый открыл глаза, поднял голову, огляделся…

– Боже Святый, помоги! Не отдай меня дьявольской силе! А ты, мертвый, ляг и не вставай! Пошли тебе Господь Бог вечный покой! – взмолилась девушка.

Тогда мертвый положил голову и закрыл глаза, как раньше.

Но снова раздался страшный стук в дверь, еще громче кричит ее друг:

– Поднимайся, мертвец, отодвинь засов!

И от этого стука, от этого голоса мертвый снова поднимается и разворачивает свое тело к двери.

– Господи Иисусе Христе, Спаситель душ! Смилуйся надо мной! – молится девушка. А мертвому велит: – А ты, мертвец, не вставай, лежи, да поможет тебе Господь Бог, и мне тоже!

И мертвец снова лег и вытянулся, как прежде.