Странствие Бальдасара - Амин Маалуф Страница 10

И вот тогда мои предки пустились в путь по морским дорогам, бросая якорь в разных портах: Каффе, Кассандрии [12]или Хиосе, прежде чем одному из них, Уго, моему прадеду, не пришла в голову мысль обосноваться в Джибле, где — в обмен на некие оказанные им услуги — он добился от властей возврата некоторой части своего прежнего феода. Нашему дому пришлось поставить крест на своих синьориальных претензиях, чтобы заняться торговлей, но воспоминание о славных временах осталось. По документам, которыми я владею до сих пор, я — восемнадцатый потомок по прямой мужской линии человека, завоевавшего Триполи.

Когда же я отправляюсь в квартал книжных лавок, как мне не обласкать взглядом Цитадель, где некогда развевалось знамя Эмбриаччи? Впрочем, купцы, замечая это, веселятся и, завидя меня, принимаются кричать: «Берегись! Генуэзец идет на штурм Цитадели, преградите ему дорогу!» Они выскакивают из своих лавок и в самом деле преграждают мне путь, но только для того, чтобы на каждом шагу шумно похлопать меня по плечам, обнять и предложить кофе и шербет. Эти люди приветливы по натуре, но, должен добавить, я для них еще и понимающий коллега, и лучший из покупателей. Если я прихожу сюда не для того, чтобы пополнить свои запасы, они сами, по собственной инициативе, снабжают меня вещицами, которые могли бы меня заинтересовать, то есть главным образом реликвиями, иконами и старыми книгами христианской веры. Они-то в большинстве своем мусульмане или иудеи, и обычно клиентура у них состоит из их же единоверцев, разыскивающих прежде всего то, что касается их собственной веры.

Разумеется, прибыв в город к полудню, я прямиком направился к одному другу-мусульманину, Абдесамаду. Он сидел на пороге своей лавки в окружении братьев и торговцев с той же улицы. И в то мгновение, когда после всех приветствий и представления моих племянников тем, кто еще не был с ними знаком, прозвучал вопрос о том, что привело меня в эти края, язык мой прилип к гортани. Внутренний голос говорил мне, что лучше бы ничего не рассказывать, это был глас рассудка, и мне стоило к нему прислушаться. Окруженный уважаемыми людьми, каждый из которых был обо мне высокого мнения и считал меня кем-то вроде старейшины в нашем деле, если не по возрасту и знаниям, то хотя бы по славному имени и состоянию, я ясно чувствовал, что не стоило открывать им истинную причину моего визита. Но звучал и другой голос, гораздо менее разумный, нашептывающий мне в уши: «В конце концов, если в жалкой лачуге старого Идриса оказалась копия столь вожделенного сочинения, почему бы торговцам Триполи не иметь еще одну? Может быть, такую же подделку, но это избавило бы меня от необходимости проделать путь до Константинополя!»

Несколько долгих секунд их взгляды тяжело давили на мое лицо, наконец я бросил: «Нет ли у одного из вас среди его книг того трактата Мазандарани, о котором так много говорят теперь, „Сотого Имени“?»

Я задал вопрос самым легким, самым небрежным, самым ироничным тоном, какой только возможен. Но в тот же миг повисла тишина, и мне показалось, что молчание объяло группку окружавших меня людей, улицу и целый город. В ту же минуту все взгляды отвернулись от меня и устремились к моему другу Абдесамаду. Но и он уже больше не глядел в мою сторону.

Он прочистил горло, как будто собирался что-то сказать, но лишь испустил какой-то странный смешок и резко прервал его, чтобы выпить глоток воды, прежде чем обратиться ко мне: «Твои визиты всегда доставляют нам удовольствие!»

Это означало, что с этой темой покончено. Я поднялся, совершенно пристыженный, коротко попрощался с теми, кто сидел подле меня; остальные уже разбежались.

Направляясь к постоялому двору, где мы собирались переночевать, я чувствовал себя как побитая собака. Хатем явился ко мне сказать, что хочет отправиться купить кое-какие припасы, Хабиб промямлил, что собирается прогуляться до порта, — я отпустил того и другого без звука. Рядом со мной остался только Жабер, но и с ним я тоже не обмолвился ни единым словом. Что я мог бы ему сказать? «Будь ты проклят, Бумех, это по твоей вине я был так унижен?!» По его вине, по вине Евдокима, Идриса, Мармонтеля и стольких других; но прежде всего по своей собственной вине — в конце концов, именно я должен был хранить свою репутацию и достоинство.

Однако я спрашивал себя, почему эти книжники повели себя подобным образом, почему были так неприветливы с тем, кто всегда знал их как любезных и обходительных людей? Я ожидал всего вплоть до насмешек. Но не такой враждебности. Мой вопрос все же был задан так осторожно! Я не понимаю. Не понимаю.

Я постарался успокоиться, чтобы написать эти строки. Но это происшествие привело меня в дурное расположение духа на весь оставшийся день. Я накинулся на Хатема, который не купил того, что я хотел; потом на Хабиба, вернувшегося за полночь со своей прогулки.

Бумеху, первопричине моих неудач, мне нечего было сказать.

В дороге, 26 августа.

Как я мог оказаться таким наивным?

Это же было у меня перед глазами, а я этого не увидел!

Когда я проснулся сегодня утром, Хабиба уже не было. Он рано поднялся и прошептал на ухо Хатему, что должен купить кое-что на базаре возле Цитадели, он присоединится к нам у Бассатинских ворот, на северо-восточной окраине города. «Хорошо бы он добрался туда прежде нас, — вскричал я, — потому что я не стану дожидаться его ни одной минуты». И сразу же распорядился об отъезде.

Эти ворота находятся недалеко от постоялого двора, и мы пришли туда очень быстро. Я осмотрелся: Хабиба нигде не было видно. «Дайте ему еще немного времени, он придет!» — начал умолять меня приказчик, всегда питавший слабость к этому мальчишке. «Долго я его ждать не стану!» — ответил я, топнув ногой. Но мне поневоле пришлось его дожидаться. А что еще я мог сделать? Мы отправились в длительную поездку, не собирался же я оставлять племянника на дороге!

Через час, когда солнце в небе стояло уже довольно высоко, Хатем закричал мне с ложным воодушевлением: «Вон Хабиб, он бежит, он нам машет, он славный мальчик — да хранит его Бог! — всегда любящий, улыбающийся; самое главное, хозяин, что с ним не приключилось никакого несчастья…» Все это он говорил лишь для того, чтобы племянник избежал моего гнева. Но мне не хотелось позволить себе смягчиться. Мы прождали его целый час! И речи быть не могло о том, чтобы я с ним поздоровался или улыбнулся, я не желал даже смотреть в ту сторону, откуда он появился. Я постоял еще ровно минуту, пока он не добрался до нас, а потом двинулся прямо к городским воротам.

Хабиб был уже за моей спиной, я чувствовал, что он совсем близко, я слышал его шумное дыхание. Но я так и не обернулся к нему. Я снова начну с ним разговаривать, сказал я себе, только после того, как он почтительно поцелует мне руку и пообещает никогда больше не отлучаться без моего позволения! Если уж нам приходится всем вместе продолжать это путешествие, я хочу каждую минуту знать, где находятся мои племянники!