Смерть Вронского - Неделько Фабрио Страница 10

На большом штабном столе, сделанном из явора, край которого местами был изрезан каким-то острым предметом, и эти, все еще живые, светлые раны резко отличались от потемневшей древесины, была разложена огромная карта, а на ней, в соответствии с логикой, которая могла и имела право быть понятной одним лишь жрецам этой разбойничьей и самоубийственной сербской войны, располагались пачки сигарет, одни плашмя, другие были поставлены вертикально, стояли бутылки с ракией, стаканы, а поперек мягко извивающейся на бумаге реки лежал большой кухонный нож. Офицеры в форме Югославской народной армии с пятиконечными звездочками на фуражках, командиры подразделений четников, на рукавах которых чернели нашивки с белым черепом и скрещенными костями, пять-шесть человек в штатском (да, еще была здесь дремлющая собака, свернувшаяся в углу возле сваленных в кучу «Калашниковых») стояли вокруг стола, одни просто склонившись над ним, другие — опираясь всем своим телом на руки, так что от наискось растянутой по карте надписи крупными буквами «ХОРВАТИЯ», которая заканчивалась как раз в том месте, куда и было сейчас направлено общее внимание, виднелась только последняя буква «Я».

Деревенский парнишка с синим ведром разбрызгивал воду по дощатому натертому мастикой полу.

Было душно, с полей в распахнутые настежь окна несло раскаленным летним воздухом, доносились резкие крики соек, сорок и ворон, носившихся в небе над нескончаемыми полями пшеницы, над пересекавшими их посадками деревьев, под которыми по дороге текли, направляясь к востоку, все новые и новые колонны беженцев, двигался скот, повозки, запряженные лошадьми и волами, велосипедисты, детские коляски, набитые подушками и одеялами, на которых иногда сверху стояла клетка с птицей или лежала кукла с волосами соломенного цвета, из тех, что покупают в дешевых магазинчиках Триеста.

— Смотрите-ка, наши по-прежнему бегут и бегут, — сказал один из людей в штатском, это был бывший полицейский, прибывший сюда из Винковцев. Но он стоял возле окна, и люди, находившиеся вокруг стола, его не услышали.

Там продолжался быстрый разговор.

— Бобота? — спросил мокрый от пота лысый толстяк, расстегивая верхние пуговицы полевой формы с погонами полковника.

— Развернут полевой госпиталь, установлены три орудия. Все сербские дети отправлены в Воеводину, — ответил другой штатский с огромным, вываливающимся из брюк животом, которым он налег на карту.

— А баррикады? — продолжал спрашивать лысый.

— Насчет Боботы мы не договаривались, товарищ полковник. Баррикады мы поставили в Негославцах, в Оролике и в Сремских Чаковцах, — возразил вместо штатского толстяка, к которому был обращен вопрос, один из четников.

— Необходимо поставить их и в Бршадине! Они должны быть в каждом селе, где большинство населения составляют сербы. И они должны быть неприступными, ясно? Это приказ из Белграда. Приказ! — веско повторил лысый.

— Ясно как дважды два, товарищ полковник. Приказ, — отчеканил кто-то из четников.

— Далее. Ночью на баррикадах дежурите вы, четники, днем — мы, — продолжал лысый. — Ясно? Сколько вы платите за работу на баррикадах?

— Значит, так, товарищ полковник, — подал голос толстяк, живот которого закрывал часть карты. — По пятьдесят марок в Негославцах и других местах и по сто в Боровом Селе. Там опаснее.

— Дайте им больше, — тихо сказал рыжеволосый мужчина, снимая с себя офицерский мундир и оставаясь в майке.

Лысый положил плашмя одну из стоявших вертикально пачек сигарет и спросил:

— Борово Село? Как там сейчас?

— Докладываю, товарищ полковник. Те, кто прибыл из Сербии уничтожить усташских полицейских, возвращены в отряды «Белых орлов», а те дни, которые наши рабочие с фабрики «Борово» провели в засаде, подстерегая усташей, мы им оформили как отпуск за свой счет.

— Это правильно, — по-прежнему тихо произнес рыжеволосый офицер.

— А сколько таких было? — спросил майор от края стола.

— С десяток, — ответил четник.

— Хорошо. Как видите, колебаний с нашей стороны нет, не будет их и впредь, — негромко продолжал рыжеволосый. — В Борово Село мы пригласили с инспекцией всех заинтересованных товарищей из союзного правительства и армии, а кроме того, из союзного секретариата внутренних дел, пожалуйста, пусть посмотрят, это наши люди; но представителей хорватских властей мы туда не пустили, ни одного человека. Борово Село больше не Хорватия.

— Точно! — воскликнул один из штатских.

— В тех селах, где большинство населения хорваты, мы допускаем демонтаж баррикад, они могут делать все, что приказывают их усташские власти! Но нам это не указ. Точно так же нам нет дела до их референдума об отделении, мы не признаем его на сербских землях. Наконец-то мы стоим на пороге осуществления величественной мечты наших дедов и отцов — все, сербы должны жить в одном государстве, как бы оно ни называлось. Поднялись все, кто считает себя сербами, стар и мал, и все наши погибшие герои сегодня с нами. С нами и наша армия, и наши демократические партии, и Китай, и Россия, и русские добровольцы… Оружие вы по-прежнему будете получать без перебоев, — подчеркнул, слегка гнусавя, рыжеволосый и добавил: — Взрывайте их дома. Это наша земля — Западная Рашка, это больше не их Барания или Славония.

— Так мы и поступали, товарищ капитан! — взволнованно перебил его один из штатских с открытой бутылкой пива в руке. — Так мы и поступали в Берке. И частные дома этих гадов, и усташские магазины, и фирмы. Если мы и сейчас не отомстим им за все, что творили с нами усташи в сорок первом, то когда же? А пленных мы заставили признаться в том, что они сжигали сербских детей в печах, отрезали им пальцы и так далее. Все делаем в соответствии с вашими указаниями.