Голубой дом - Доминик Дьен Страница 10

ВЕДЯ машину по извилистой дороге к деревушке Аронс, Майя думала о матери. Она не испытывала тревоги. Напротив, в душе ее поселилась некая эфемерная радость от предстоящей встречи с Евой.

Майя остановила свою малолитражку возле приоткрытых деревянных ворот. Идя по тропинке к дому, она услышала музыку и узнала Первую симфонию Малера.

Решение Майи навестить мать было внезапным, и она не предупредила Еву о приезде. Ей хотелось застать Еву наедине с собой, в той ее жизни, которую она никогда не разделяла с дочерью.

Лицо Евы, выглянувшей на стук в дверь, было встревоженным.

— Можно войти?

— Ты даже не позвонила…

— Нет. Но я приехала. Ты ведь меня приглашала.

— Я просила, чтобы ты предварительно…

— Какая разница, мама? — спросила Майя и, сдерживая раздражение, слегка толкнула дверь.

Она намеренно назвала Еву мамой — чтобы проверить, способна ли на это, и как это — произнести это слово вслух? Слово прозвучало так нежно… Если бы только она могла повторить его еще раз, даже без всякого выражения… Ей показалось, что в глазах Евы промелькнуло болезненное удивление.

— Ну что ж, входи, — сказала она, отстраняясь.

— Ты занята?

— Нет. Хочешь кофе?

Гостиная Евы была светлой и просторной. Здесь она работала, днем и ночью, здесь принимала немногочисленных гостей, здесь все чаще оставалась ночевать. Когда Майя вошла в дом, обеим женщинам и в голову не пришло поцеловаться, а теперь было уже слишком поздно. Майя присела на белый кожаный диван, а Ева быстро направилась в кухню.

Три четверти гостиной были отведены собственно под мастерскую. Два огромных мольберта из дубового дерева наполовину скрывали старую мебель, которую Ева покрасила в белый цвет. На полках стояли старые банки с вареньем, на полу — несколько ваз с отбитыми краями. В углу сгрудились картины. В плетеной корзинке вперемешку лежали тюбики с красками, которыми Ева пользовалась ежедневно. Это были светлые тона: белый, бежевый, перламутровый, розовато-песочный. Новая цветовая гамма не была ни контрастной, ни жесткой, как прежде. Все, что Ева рисовала теперь, имело одинаковый бежево-белый, почти прозрачный оттенок. Майя подумала о картинах, найденных накануне. Как они отличались от нынешних! Значило ли это, что с годами ее мать наконец обрела умиротворение?

Ева вернулась с подносом, на котором стояли две чашки кофе и вазочка с миндальным печеньем.

— Откуда у тебя печенье? Кто-то принес? — спросила Майя, знавшая, что мать никогда ничего не покупает в кондитерской в Аронсе.

— Ты не знаешь этого человека, — отмахнулась Ева. — Расскажи лучше о себе: как твоя новая жизнь?

Майя промолчала. Ева осторожно отпила глоток кофе и снова спросила:

— Все еще чувствуешь себя одинокой?

— Когда как. Например, позавчера мне было страшно одиноко. Я думаю, из-за отсутствия дочерей…

— Но они — еще не вся твоя жизнь.

— Знаю.

Майя почувствовала раздражение. Мать никогда не умела ее утешать!

— Я пока привожу в порядок дом…

Ее голос стал еще более неуверенным. Она посмотрела на Еву, которая молча ожидала продолжения, сложив руки на коленях.

— На днях я случайно, — Майя нервно кашлянула, — нашла твои старые картины. Я подумала… может, привезти их тебе?

— Выброси их! Сожги! Тебе хватит топлива на много вечеров — теперь, когда ты тоже одна!

Голос Евы звучал резко и пронзительно. Она поднялась и начала широкими шагами расхаживать по комнате, как в те времена, когда Майя была маленькой.

— Ты злая, Ева!

— Это ты злая! Ты прекрасно знаешь, что я не хочу больше говорить о прошлом!

— Я и сама хотела выкинуть эти чертовы картины! Они отвратительны!

— Тогда зачем было мне о них говорить?

— Я думала, что художник наверняка чувствует привязанность к своим работам, вот и все! Если бы я их выбросила и ничего тебе не сказала, ты потом могла бы разозлиться на меня!

Голос Майи сорвался, и по щекам покатились слезы. Во всех спорах с матерью она уже заранее чувствовала себя побежденной.

— Извини меня, дочурка, я погорячилась… Не будем больше об этом говорить…

Ева снова села напротив Майи. Она вытащила пачку сигарет из инкрустированной перламутром шкатулки, стоявшей на столе. Это оказались «Мальборо лайт».

— А раньше ты курила «Кэмел», помнишь?

Ева удивленно посмотрела на дочь.

— Раньше? Я вот уже лет двадцать, как сменила марку!

— Ева, я не хочу, чтобы мы снова поссорились…

— Тогда замолчи!

Ева глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Пальцы ее дрожали, когда она поднесла сигарету к губам.

— Ева, мне нужно знать! — Майя чувствовала себя униженной из-за того, что ей приходилось упрашивать мать. — Пожалуйста… Ради меня…

— Но что ты хочешь знать? Ты всю жизнь хотела что-то узнать, а на самом деле и знать-то нечего! Прекрати это нытье!

Майя поняла, что еще немного — и она разрыдается, как раньше, в детстве. Но она подавила это желание и в упор спросила:

— Ева, ты меня любишь?

Она слышала лишь глухой шум в ушах до тех пор, пока до нее словно издалека не донеслись слова Евы, сопровождаемые вздохом:

— Конечно, я люблю тебя. Ты ведь моя дочь, не так ли?

— Но ты не обязана меня любить только потому, что я — твоя дочь.

— Майя, что именно тебе нужно? Что ты хочешь от меня услышать?

— Ничего…

Ева снова включила Первую симфонию Малера. Когда Майя услышала третью часть, она невольно подумала о фильмах Феллини. В музыке было что-то декадентское, нечто среднее между фарсом и вальсом. Она представила себе мать, густо накрашенную, танцующую с Арлекином… Может быть, Ева так любит это произведение как раз из-за того, что сквозь беспечные звуки вальса проглядывает бесконечная грусть клоунов и грубо размалеванных женщин, которые прячут свое отчаяние под ужимками и гримасами? Сможет ли она когда-нибудь спросить Еву: «Мама, можно я прижмусь к твоему плечу? Мне хочется, чтобы ты гладила меня по голове и целовала в лоб. Хочу ощущать на коже твое дыхание и видеть слезы любви, струящиеся из твоих холодных глаз. Хочу рассказать тебе обо всех моих горестях и печалях и снова почувствовать себя ребенком, хотя мне уже больше сорока. Хочу, чтобы ты рассказала мне об отце, чтобы снова оживила его в своем сердце. Смогу ли я когда-нибудь сказать тебе все это? Нет, этого никогда не случится». Встряхнув головой, Майя отогнала видения, множество раз посещавшие ее в мечтах. Она отпила кофе и безразличным тоном сказала Еве: