Stalingrad, станция метро - Виктория Платова Страница 10

— Ты симулянт, Карлуша, — помнится, сказала тогда отцу Елизавета. — Симулянт и нытик.

Вот и сейчас он наверняка симулирует сердечный приступ, стараясь хотя бы таким способом снять с себя ответственность за сегодняшний вечер.

А если не симулирует? Если ему и правда плохо?

Елизавета обернулась. Карлуша стоял, прислонившись к фонарному столбу, и держался рукой за сердце. Голова его была запрокинута вверх, к беспокойным небесам, а на неподвижное лицо все падал и падал снег. Нужно-таки отдать должное Карлуше: его способность выстраивать утонченные театральные мизансцены в плохо приспособленных для этого местах потрясает.

Прямо актер театра Кабуки, меланхолично подумала не чуждая искусствоведческих реминисценций Елизавета, Итикава Дандзюро Одиннадцатый в роли куртизанки Оно-но Комати, скорбящей о безвременной кончине своего возлюбленного.

— Блюмхен! — еще раз с надрывом прокричал Карлуша, скосив глаза на дочь.

Она вовсе не собиралась откликаться и уж тем более подходить к отцу близко (на данный момент он нисколько этого не заслуживает, старый негодяй!), но… после пятнадцатисекундной пробежки самым удивительным образом оказалась рядом с ним.

— Что еще случилось?

— Помираю… Помираю, Лизанька!

— Не чуди.

— Ох, плохо мне… Сердце прихватило. Сейчас кончусь.

— Не кончишься.

— И валидол с собой не взял… Валидолу бы мне сейчас… Корвалольчику капель сорок…

— Да ты же кроме водки отродясь ничего не пил!

Услышав пассаж про водку, Карлуша, вопреки обыкновению, и ухом не повел. Неужто и в самом деле помирает?

— Аккордеон ни в коем случае не продавай, не тобой куплен. Завещаю его внукам. И марки с монетами тоже. И проверь лотерейные билеты, они в книжном шкафу лежат. В Шиллере, третий том. Розыгрыш в следующую субботу… Вдруг нам миллион обломится — будет на что меня похоронить…

— Предлагаешь весь миллион вбухать в твое погребение? Мавзолей на могиле возвести из каррарского мрамора?

— Никаких мавзолеев! Никаких могил, все равно ты за ней ухаживать не будешь… Только кремация. Исключительно!

— Это еще что за блажь? Кремация! — абсурдность разговора не только не смущала, но и удивительным образом подзадоривала Елизавету. — Ты же хотел могилу и чтоб она утопала в цветах!

— Хотел, а теперь передумал. Кремируешь меня, а урну доставишь в Кельнский собор. Поднимешься на смотровую площадку и развеешь прах над любимейшим городом Карла Гейнзе, над его колыбелью. Только так моя душа воссоединится с прародиной и найдет покой… Ты все поняла насчет Кельна?

— Угу. Поняла.

— И не вздумай избавиться от праха в другом месте! Пообещай мне, что сделаешь так, как я сказал… Обещаешь?

Видя, что дочь хранит гробовое молчание, Карлуша уронил голову на грудь и снова запричитал:

— Воздуху… Воздуху не хватает… Видно, и впрямь карачун пришел… Прости меня за все, блюмхен, если в чем был виноват… Как перед богом прошу… Прости…

«Бог» по-немецки будет «Gott», невпопад подумала Елизавета, а «прости»? Как будет «прости»?

— Что же ты молчишь, бессердечная?

— Думаю.

— О чем можно думать, когда отец вот-вот концы отдаст?

— Думаю, что дело серьезное…

— Еще бы! Смертоубийственное!

— Потерпи немного, Карлуша… Я тебе умереть не дам, я сейчас реанимобиль вызову! Эскулапы за десять минут домчатся. Поедем с тобой в НИИ скорой помощи, там тебя быстро на ноги поставят.

— Это какой НИИ? Которой имени Джанелидзе?

— Он самый. Стой спокойно и не нервничай, я быстро.

Минута истины, как и предполагала Елизавета, наступила тотчас же — стоило ей повернуться спиной к Карлуше и сделать несколько шагов.

— Блюмхен, блюмхен!..

— Я же сказала, потерпи.

— Мне вроде того… Полегче! Вроде отпускает!

От высокой трагедийности театра Кабуки не осталось следа, ему на смену пришел заштатный площадной балаган, — но и Елизаветина злость на отца куда-то улетучилась.

— Ф-фу… Чуть не умер, надо же! — по инерции продолжил стенания Карлуша.

— Да ладно. Не умер ведь. Зачем только ты потащил меня на эту встречу?

— Я не хотел. Не хотел… Но она настаивала. Хотела тебя видеть. Сказала, чтобы я не смел тебя прятать, что у нее… э-э… есть рычаги давления…

— А ты, значит, испугался?

— Нет.

Карлуша произнес это так твердо и так спокойно, что Елизавета сразу поняла: он не придуривается и не врет. Минуту назад придуривался и врал, разыгрывал спектакль, а теперь — нет. Потому что если поскрести его, то за вздорностью характера, эксцентричностью поведения и общей нелепостью облика обнаружится большое сердце. Исполненное нежности, любви и самопожертвования.

— И зачем ты сказал ей, что я красива, как бог?

— Разве это не так? Я сказал чистую правду.

Спорить с Карлушей бесполезно, да и тема красоты уж больно скользкая. Неприятная. Не сулящая в Елизаветином случае никаких положительных эмоций. Но если уж Карлуша думает, что она красива, — пусть его! Отцовский взгляд всегда субъективен и мало соотносится с действительностью. Это — особый взгляд. И глаза у Карлуши особенные: сейчас они похожи на два занесенных снегом водоема, на два озерца. Несмотря на снег, береговой лед и прочие прелести календарной зимы, в озерцах торжествует открытая вода, Она дает приют всем, кто в нем нуждается, — уткам, диким серым гусям и даже страшно редким черношейным австралийским лебедям. Елизавета, конечно, не лебедь, но и ей всегда найдется местечко в озерцах-спасателях. Спасителях — так будет вернее.

— Давай забудем про этот вечер. Как будто бы его вовсе не было, — чеканя каждое слово, произнесла Елизавета и принялась стряхивать снег с Карлушиного пальто.

— Давай! — с готовностью откликнулся Карлуша. — Я уже забыл. Потом, лет через пять или десять… Когда ты спросишь меня, что мы делали в этот вечер, я скажу: мы ходили на каток.

— Мы оба даже на коньках не стоим. Придумай что-нибудь другое.

— Ходили на концерт французского аккордеониста Ришара Галлиано?

— Не-ет… Еще.

— Ходили в театр? В цирк?

— Да ну, тухлятина какая-то получается — цирк, театр… — Елизавета состроила скептическую гримасу. — Должно быть нечто выдающееся, о чем имело бы смысл вспоминать лет через пять.

— Я, кажется, придумал. Мы провели этот вечер в парке аттракционов. Стреляли в тире и ты выиграла приз как самый меткий стрелок. Брали напрокат головные уборы — ты ковбойскую шляпу, а я… Я…

— Тирольскую, — тотчас втянулась в Карлушин неконтролируемый бред Елизавета.