Возмездие - Эрик Ломакс Страница 10

Хотя сейчас я очень далек от того юнца, который с готовностью кинулся в сектантские объятия, моральная убежденность в том, что я «спасен», что я в самом деле нашел Бога, в какой-то степени помогла выжить. Уходя на войну, я был полон идейности и веры. За три с половиной года плена понятие личного авторитета претерпело кардинальную перестройку. В той атмосфере, в условиях чудовищного давления рядовой солдат мог вдруг стать вожаком и опорой, и никто не ставил под сомнение его командный статус. Должно быть, я наблюдал все это через призму незамутненного протестантизма, будто нас вернули в эпоху Ветхого Завета. Я даже ощущал, как растет мой моральный авторитет, что я сам расту как человек, несмотря на голод, грязь и страдания. Отдельные «традиционные» командиры, даже ряд старших офицеров, канули в болото без следа. И уж если благодарить Общину, так это за то, что она помогла мне выковать броню из упрямства, благодаря которой я смог пробиться.

* * *

В молодые годы я не питал интереса к политике и мог с головой погружаться в религиозный восторг и восхищение механикой. Безжалостная природа мира тридцатых не доходила до сознания в полной мере, пока наконец отец не подтвердил мои худшие опасения. Как-то раз, весной 1939-го, прогуливаясь со мной по приморскому бульвару Йоппы, он вылил мне на голову ушат холодной воды, когда я вежливо поинтересовался его планами на лето. Поскольку война стоит на пороге, заявил мой отец, на отпуск надежды мало.

Когда чуть позднее ввели воинскую повинность, я решил не то что бы уклониться, а как бы подстелить соломки. Сказано — сделано. Я подал заявление в так называемый Дополнительный резерв Королевских войск связи, куда как раз принимали телефонистов нашего почтового ведомства. Вплоть до объявления войны я мог преспокойно нести службу в учебном лагере связистов при Шотландском военном округе.

Вот так и вышло, что 4 мая 1939 года на свете появился связист Ломакс Э. С., личный номер 2338617, место несения службы — замок Эдинбург. Казарма располагалась за северной крепостной стеной, близ батареи Миллз-маунт, откуда открывался великолепный вид на города у подножия и еще дальше, на Ферт-оф-Форт вплоть до самого Файфшира на той стороне залива. В то лето весь «учебный лагерь» состоял из меня и еще одного парня по имени Лайонел.

Мало кому довелось познакомиться с Британской армией более необычным путем. Не было ни муштры на плацу, ни занятий с оружием, не было даже какого-нибудь старшего сержанта, который бы нас гонял и унижал. Мне просто приказали сесть за пишущую машинку и печатать письма; Лайонела научили заполнять интендантские ведомости. Проработав до этого в страховом обществе, мой напарник так и норовил назвать штаб ШВО «дирекцией».

В этой довольно мирной атмосфере мы понемногу постигали более суровую военную науку. Капрал по фамилии Мур пытался сделать из нас настоящих связистов, внушая, насколько важна наша работа для батарей береговой артиллерии на северной оконечности Шотландии и на Оркнейских островах, где на базе Скапа-Флоу размещались основные силы британского ВМФ. Мы узнавали, почему так остро стоит задача передавать точные данные: ведь в противном случае орудия из своих далеких скальных укрытий будут работать совершенно вслепую; нам объясняли важность взаимодействия различных родов войск. Позднее мне частенько хотелось, чтобы наши наставники сами получше усвоили собственный предмет, но пока что война была лишь абстракцией.

После столь цивилизованного взаимного знакомства с армией я потратил остаток дивного лета 1939 года на развитие и совершенствование гаражного хозяйства ремонтного автопарка телефонной службы, на плавание, охоту на локомотивную классику и Общину.

24 августа 1939 года я получил мобилизационное предписание, забежал на работу и закрыл папку с гаражным делом. Попрощавшись с коллегами, сел на 23-й трамвай, по Гановер-стрит доехал до Маунда, а оттуда пешком по Лаунмаркет добрался до замка. Ломакс ушел на войну.

* * *

Миллз-маунт превратился в лихорадочно оживленную базу. Со всей Шотландии прибывали резервисты войск связи, а я рассылал все новые и новые мобилизационные предписания. Мне выдали полный комплект полевого обмундирования (грубая холстина, тьма всяких ремешочков) — кроме штанов. Штаны были в дефиците. Начальник караула не разделял нашего энтузиазма, когда мы разгуливали по гарнизону как кентавры, гражданские до пояса.

Меня откомандировали на сборный пункт на Джордж-стрит, чтобы я там регулировал беспорядочный поток из будущих связистов всевозможных возрастов и социальных классов, которые хотели записаться добровольцами. Кое-кого направляли от ВВС, из почтового ведомства, с частных радиопредприятий; этим людям предстояло стать технической элитой армии. Меня поразило, какую власть над сотнями растерянных людей может иметь один-единственный человек в форме, если он уверен в собственном авторитете.

Каждый вечер я возвращался в казарму, проходя коридорами внутри черных стен старого замка, который, как и сегодня, нависал над городом, будто изготовившийся к прыжку зверь. Сейчас он воспринимается лишь как приманка для туристов. Времена меняются, здания тоже. С людьми, как я обнаружил, все куда сложнее.

В казарме сутками напролет бубнила радиоточка, чего и следовало ожидать. В 11 утра 3 сентября мы услышали изысканно гнусавый голос Чемберлена, сообщивший, что отныне мы находимся в состоянии войны с Германией.

Через четверть часа по всему Эдинбургу взвыли сирены противовоздушной обороны. С высоты Миллз-маунта было отлично видно, чтó происходит на главных магистралях города. На Принцесс-стрит встали трамваи; словно споткнувшись, застыли автомашины. Пассажиры с нервозной торопливостью стекались к бомбоубежищу на Принцесс-стрит-гарденс, где железная дорога уходила под землю, в туннель. На рельсовых путях воцарилась молчаливая пустота. Не прошло и нескольких минут, как по всей улице остались лишь брошенные машины, кое-где с распахнутыми дверцами. Город стиснула чья-то длань и остановила его сердце: в этой тишине пришла война.

Ничего не произошло, налета не было. Я запутался в ремешках противогаза, и наш старшина, крепыш Бладворт, любезно меня спас. Мы вернулись в казарму — готовиться к настоящим битвам.

Хлынул поток техники и снаряжения. У нас уже был «радиокомплекс № 3», внушительная и довольно мощная рация, с органами управления на высокой передней панели. На ее корпусе из серой штампованной стали не было и намека на красивенькие финтифлюшки гражданских моделей. Этой машине полагалось держать открытым канал прямой связи Лондон — Эдинбург в случае обрыва телефонных линий, и она не делала секрета из своей суровой сути. От нее так и несло войной и чрезвычайными обстоятельствами. Очень шумная была рация, быстро и сильно нагревалась, а мне еще приходилось с ней спать чуть ли не в обнимку, пока наконец не удалось выбить койку в Вестэндском крыле казармы. Пристанище аскета, но здесь хотя бы уснуть было можно. До меня начинало доходить, что выживать приходится не только перед лицом врага, но и в собственном тылу.

Имея это в виду, я подал рапорт о переводе из резерва в действующую армию и предстал перед отборочной комиссией, которая заседала в здании газеты «Шотландец» на улице Норт-бридж. Отмытый, надраенный до блеска и жаждущий понравиться, я узнал от майора, который со мной беседовал, что на фронтах Первой мировой средняя продолжительность жизни второго лейтенанта не превышала двух недель. Я ответил, что буду настаивать на своем.