Карманный атлас женщин - Сильвия Хутник Страница 10

Мария засыпала под эту трескотню, и в голове у нее только и крутилось: я родила ребенка, и Тереска родила ребенка, и оба — от Дарека. Я теперь уж точно знаю, что сошла с ума. Если в этой поганой жизни ничего не чувствуешь, значит, у тебя в черепушке неровно. Прав был Антек-Дурачок, когда говорил мне «Проснись, малышка». Если я сама не могу… Вот кто-то и рожает за меня моих детей, кто-то другой за меня живет и любит. Эх, одно в жизни остается — выброситься из окна. Убиться.

Развеялись о счастье вскоре грезы,

Оставил Маньку ейный паразит,

Плевать хотел на ласки он и слезы,

Даже не бил: не сердце в нем — гранит.

Ушел с концами, в жизни так бывает,

Но без него не хочется ей жить:

В отчаянье она яд принимает.

Прервалася у Маньки жизни нить.

Вот только одна проблема: чтобы перестать жить, надо сначала все-таки жить.

Как научиться этому искусству? Трудно целыми днями щипать себя за ляжку и призывать к порядку. Годами Мария стирала себе костяшки запястий о стену — не помогло. Когда она оказалась в травмпункте, чтобы ей руки подлечили, врач бинтовал их и ворчал: «Алкашки, глупые бабы, скучно им в жизни, вот от этой глупости и хотят себя убить. Но даже этого сделать не умеют. Подделки под человека, потаскухи, паршивки». Пусть себе говорит, молоденький такой в халатике, думала Мария. Умный такой, потому что, небось, теплый дом у него, теплая женка и полный холодильник. Так что со смыслом жизни у него все в порядке.

Действительно, может, это и плохо, что она испытывает возможности своего тела и своего Я с помощью простого метода терки. Игра в игры с болью. Наслаждение сладенькой кровушкой, высасывание ее из собственного тела. Питье своих жизненных соков и сплевывание красной слюны на тротуар. Но все-таки какое-то сочувствие к самой себе застревает между зубами. Мама, взгляни хоть, как твоя дочурка покалечилась. Так покалечилась, что лучше не смотреть. Оставь меня в покое, сваливай. Обними меня, наклей пластырик, подуй и поцелуй, скажи, что больше не болит. Развали стену, скажи: «Плохой домик, Марысеньке моей сделал бобо». Накричи на город, на этих глупых людей, что текут по Груецкой на базар, на все эти «дешево» и «распродажа», на эти скидки. Проходят, глазеют, пальцами тычут: «Э-э-э, баба обоссалась и лежит». И что, спрашиваю я, гады, что с того, я что, кому-то плохо делаю, что лежу? А что руки у меня покрыты струпьями, так это обтертости гноятся. Идите себе и оставьте меня в покое. Или лучше оставьте мне пару грошей, я очень извиняюсь, не могли бы вы меня выручить мелочишкой на хлеб. Побираюсь. Потому что, бля, не приспособленная я какая-то к жизни, на фирмы не попала. Говорят, опыта маловато. Люди! Люди! Уж какой у меня жизненный опыт, вы на моем месте наизнанку бы вывернулись и обратно к матери в утробу с криком полезли. Чего только со мной не приключалось, какая у меня жизнь интересная была, э-э-эх.

Кого я только не знаю, боже ж ты мой. Сейчас… ну хотя бы весь базар и весь район: где бы я на Охоте или на Воле ни появилась, все знают, что это Черная Манька с Опачевской. Что ни говори, знают меня. Вот так.

Мария лежала в постели несколько дней и пыталась думать о своей жизни. Надо что-то в ней менять. Но, с другой стороны, не все так плохо и все могло быть гораздо хуже, это каждому понятно. Главное, что она родила. Вроде как даже ребенка. Была вынуждена спрятать его, укрыть, потому что эти дебилы ничего бы не поняли. Впрочем, это называется послеродовой шок. Она никак не ожидала увидеть ребенка и потому выбросила его в раковину. Действовала как в дурмане и обалдении от внезапных родов. Есть у нее ребеночек, ее кровиночка. Она убережет его, будет о нем заботиться, и он будет принадлежать только ей, будет ее собственностью, только ее, навсегда.

Подождала, пока никого не осталось в доме, и начала развинчивать сток под раковиной, в которую выбросила пузырь. Она признает этого ребенка и больше не будет откалывать номера, ведь не выродок она, чтобы подкидывать ребенка в сток. Села на пол и нежно взяла в руки пластиковое колено трубы. Но в нем ничего не было. Комочек спутанных волос, остатки зубной пасты. Она судорожно выковыряла все пальцами. Наконец — есть — на самом дне. Что-то маленькое и красное. Засохший струпик величиною с ноготь. Деточка. Малышка, эй, эй, твоя мамочка здесь. Сейчас тебя покачает. Мамочка болела, вот и пришлось ей оставить тебя в безопасном месте, но теперь мы будем вместе и ничто нас не разлучит. Ой, а я даже не знаю, мальчик ты или девочка. В голубое тебя наряжать или в розовое. Но ничего, не печалься, детка, это не имеет значения. Сейчас я обниму тебя. Как же я ждала тебя, любовь моя.

Мария взяла из прихожей старую детскую коляску, в которой возили мусор, и аккуратно уложила в нее струпик. Мятым носовым платком накрыла его наполовину. Чтобы лялечка не замерзла.

Вынесла коляску во двор и вдохнула полной грудью. Вот теперь все они от удивления рты пораскрывают. Что и у нее тоже есть что возить на прогулки, а не только у Терески с Дареком. Мария ничуть не хуже, и вот доказательство. Только как назвать ребеночка? Сухарик, струпик, тромбик, прыщик, гнойничок? А может, Анюся? Да, пусть это будет девочка, и мы вместе будем выбирать себе оттенки губной помады в Пассаже Банаха и меняться друг с дружкой блузками. Пить кофе и сплетничать. Босой пяткой шлепать по пластиковому шлепанцу. На лавочке перед домом обозревать окрестности. Комментировать увиденное. Осмеивать. Презрительно фыркать. Мы будем две Королевы Базара. Я уж так устрою свою жизнь, что все будут завидовать. Говорить: «Какое красивое, дай поносить». Тогда я, Мария Кретанская, рассмеюсь своим неподражаемым «ха-ха-ха», возьму Анюсю под ручку и мы удалимся.

Тем временем уже на улице Диккенса наткнулся на них Худой Бронек из Бемова и взглянул исподлобья.

— Чегой-то ты, Манька, не на помойке? А нет, вижу, что-то везешь, покажь, что у тебя там!

Марию даже передернуло от отвращения.

— А шел бы ты куда подальше, пьянь, у ребенка над ухом орать, и вонь от тебя. Не видишь, малышка спит?! Хам!

Худой Бронек отошел от Маньки на шаг, сплюнул в сердцах. Это как, блядь, называется, баба очумела, это что, такие хохмы теперь? Ну слышал я, что она не в себе была или около того, но не так, чтобы ее совсем уж ебнуло по башке. Какого такого ребенка она везет? В этой своей рухляди ржавой среди газет и банок из-под пива? Может, и вправду сунула туда спиногрыза какого. Может, у Терески украла, то-то ей все казалось, что это для нее чужая баба родила. Ребенка украла, психическая она, полиция!

Патруль в составе двух полицейских свернул с Груецкой и направился неспешным шагом к смердящей паре. Ну и работка, не приведи господь. Постоянно то карманники, то старухи, у которых сумки вырвали. А теперь вот — бомжарня. Наверняка поцапались за какое-нибудь тряпье с помойки, теперь придется составлять протокол.

Граждане начальники, иду я себе спокойно по улице и вижу эту женщину с коляской, и у нее там ребенок, а ведь всем известно, что никаких детей у нее нет. Откуда, стало быть, он взялся у нее в коляске? Наверняка украла для последующего выкупа. Или в голове у нее помутилось, и ей причудилось, что он ее ребенок. Нафантазировала себе, что у нее есть грудничок. А известно, что такого дара Божьего не каждая женщина заслуживает. А уж этой пьянчуге с местной малины, этой кукле тряпичной, полуженщине-полубутылке, будьте уверены, Господь Бог не бросил бы даже косточки обглодать.