Третья штанина - Евгений Алехин Страница 10

– Денег, говорят, нет.

– Да ладно, не надо уже, – сказал Сперанский.

– Успокойся, – добавил я, – перестань, так посидим, сигареты еще есть.

Но Игорь сказал:

– Нет. Слушай. Я сказал: сейчас все будет, – и вышел.

Мы сидели со Сперанским у Игоря в комнате, смотрели друг на друга, чувствуя приближение конца света, извержения вулкана. У меня было чувство, что я и Сперанский сидим на этом самом вулкане-унитазе, и он начинает пульсировать, дерьмом уже запахло, и вот-вот ударит. Надо было удирать с горящего корабля. Но было уже поздно, ночь, транспорт не ходит, и вот раздалось.

Игорь заорал в соседней комнате:

– Таня! Где твоя сумочка! Я знаю, что ты получила стипендию! Говори, где твоя сумочка?!

Какой-то непонятный шум.

Борьба?

– Я же тебе все верну!

Крик Игоря и лай Филечки, мы со Сперанским, ясное дело, чувствовали себя не очень-то комфортно. Зашла мама Игоря и сказала:

– Вы что, не понимаете, что вам надо уйти?!

Но, когда мы пытались пробраться к выходу, Игорь заталкивал нас обратно в комнату:

– Они никуда не пойдут, они пришли ко мне! – кричал он.

И мне действительно было страшно, я боялся его, из его глаз сумасшествие лилось прямо в мою голову, но это ведь мой друг, ничего не попишешь. Он закрывал нас в своей комнате, мы боялись пошевелиться. А из-за двери доносилось:

– Блядь, где эта сумочка?!

Он, скотина, кричал на мать, кричал на Таню, и эта его выходка делала меня – свидетеля – нежелательным гостем в их доме. Его маме и Тане я (а не он!) буду напоминать об этом бреде и казаться его причиной. Игорю Таня простит все, что угодно, а мне она не простит ни одной его выходки, уж не знаю, почему так.

Потом Игорь затих. Только перепуганная Филечка еще лаяла. Игорь зашел в комнату со слезами на глазах. Мне было понятно, что он устал, немного протрезвел от собственного крика и эмоций, и теперь хочет, чтобы мы ушли, а он остался наедине со своей совестью. Он бы пострадал, потом бы извинился перед Таней, сказал бы, как сильно ее любит, они до утра бы протрахались и уснули счастливые; а мы со Сперанским пусть себе катимся в ночь, как два ничтожества. Поэтому я пнул Игоря, было обидно – по его вине я стал участником приключения, в котором не хотел участвовать. Я бы еще с удовольствием вмазал Игорю по лицу, но Сперанский заслонил его собой и стал выталкивать меня на выход. Когда мы вышли на свежий воздух, я успокоился.

Я сел возле иллюминатора, посмотрел через стекло, но еще почти ничего не было видно, темнота, – самолеты в Москву летят около семи утра. И пусть рейс задержался на пятнадцать или двадцать минут, все равно еще не рассвело. Возле прохода села девушка, довольно симпатичная, года двадцать четыре, мы друг другу улыбнулись. Место между нами осталось пустым. Самолет начал разгоняться по взлетной полосе. Стало хорошо, неприятные наваждения отпускали. Я подумал о вчерашнем дне, о Мише и Тимофее, о моих старых друзьях, о том, кого я знаю уже много лет. О том, что им действительно было приятно за меня, что они, может, гордятся мной. О том, как Мишина мама заглянула к нам уже во втором часу ночи и сказала:

– Писатель, ты собираешься домой?

Я пришел домой, немного поспал, и отец сказал мне, перед тем как я сел в такси:

– Веди себя как взрослый. Постарайся не нажираться.

Пришло время перейти на внешний круг. Маленький мир, который я покидал, снова стал милым, а большой, в который я отправлялся, был свежим и заманчивым.

Я знал, чего хочу: чтобы у меня получалось хорошо писать и быть хорошим человеком, и еще, конечно, хорошо бы, чтобы все гондоны страдали или исправляли каждое содеянное зло тремя добрыми поступками. Чуть тряхнуло, когда самолет отрывал свое тяжелое туловище от земли, и мы поднялись в воздух. Я развернул конфетку «Взлетная».