Невероятное паломничество Гарольда Фрая - Рейчел Джойс Страница 10

Вместе с Куини он бессчетное число раз ездил по этой дороге, но пейзажа не запомнил. Вероятно, тогда его целиком поглощали мысли о работе, о том, чтобы приехать, куда назначено, точно в срок, и местность за окном машины смазывалась в сплошной зеленый поток, а все холмы казались на одно лицо. Зато при ходьбе пешком здешняя жизнь представала ему совершенно иной стороной. Просветы в насыпях круглились, то взбегая вверх, то опадая, там и сям прерываемые шахматной доской полей, разграфленной живым частоколом или чередой деревьев. Иногда Гарольд останавливался полюбоваться. У него спирало в груди от богатства окружавших его оттенков зелени. Некоторые были густыми, бархатистыми, почти черными, другие, совсем светлые, отливали желтизной. Солнечный луч выхватывал мелькнувшее вдалеке окно автомобиля или, может быть, дома, и этот отблеск вздрагивал среди холмов, словно упавшая звезда. Как же так вышло, что Гарольд никогда прежде не замечал ничего подобного? Бледные цветочки, названия которых он не знал, заполонили вместе с фиалками и примулами подножия изгородей. Он не ведал, глядела ли Куини в те поездки в окно машины и видела ли она всю эту красоту.

«В машине пахнет чем-то сладким, — принюхавшись, сказала однажды Морин. — Фиалковыми леденцами».

После того Гарольд стал возвращаться домой вечером с открытыми окнами.

Когда он доберется до Берика, он обязательно купит букет. Гарольд представил себе, как входит в двери хосписа, где Куини сидит в удобном кресле у залитого солнцем окна и ждет его появления. Медперсонал побросает все свои дела, чтобы проводить его взглядом, а пациенты будут ликовать, а может быть, даже захлопают в ладоши — и все из-за того, разумеется, что он проделал такой долгий путь; а Куини засмеется тихонько, как бывало прежде, и возьмет букет из его рук.

Морин когда-то любила вставлять цветущую веточку или осенний листок в петлицу на одежде. Такое случалось, наверное, сразу после их женитьбы. А бывало, если платье без пуговиц, она просто засовывала цветок за ухо, и лепестки сыпались ей на волосы. Забавно смотрелось… Гарольд давно и думать об этом забыл.

Притормозила и резко остановилась совсем рядом машина, оттеснив Гарольда в самую гущу крапивных зарослей. Опустилось стекло, и изнутри хлынула оглушительная музыка. Лиц Гарольд не разглядел.

— Пошел проведать подружку, дедуля?

Гарольд выставил вверх оба больших пальца, ожидая, пока они проедут. Ноги он успел обстрекать, и кожа на них зудела.

Он не спеша шел все дальше и дальше. Смирившись со своей тихоходностью, Гарольд целиком отдался радости движения. Горизонт вдалеке был похож на полоску, проведенную кистью, синевато-прозрачную, словно вода, без вкраплений домов и деревьев. Иногда он расплывался, как будто земля и небо просочились друг в друга и стали двумя половинками единого целого. Гарольд миновал два грузовика, застрявшие нос к носу, и их водителей, поглощенных спором о том, кому из них давать задний ход, чтобы пропустить другого. Его желудок взывал о пище. Гарольд вспомнил о недоеденном завтраке, и у него подвело живот.

На развязке «Калифорния-Кросс» он ради раннего ланча зашел в паб и выбрал в корзине готовых закусок два кругляша сандвичей с сыром. Трое мужчин, с головы до ног покрытых штукатурной пылью и потому похожих на привидения, обсуждали работы в ремонтируемом ими доме. Несколько пьянчужек оторвались от своих пинт, чтобы взглянуть на Гарольда, но эта дорожка никогда его не влекла, и, к счастью, он ни с кем здесь не был знаком. Забрав ланч и лимонад, он не мешкая направился к двери и, выйдя в пивной садик, зажмурился от атаки солнечных лучей. Едва он поднес ко рту стакан, как в рот потоком хлынула слюна, и, вонзив зубы в сандвич, Гарольд ощутил, как вкусовые сосочки его языка мощно взорвались от пикантности сыра и хлебной сладости, словно он насыщался впервые в жизни.

В детстве Гарольд старался есть как можно беззвучнее. Отец терпеть не мог слышать, как он жует. Иногда он молчал, лишь зажимая уши и закрывая глаза, будто сын воплощал для него головную боль, а бывало, обзывал Гарольда свинтусом. «Яблоко от яблони недалеко падает», — замечала ему мама, вывертывая из мундштука сигаретку. «Это все нервы», — слышал Гарольд от соседа. После войны многие начали чудачить. В детстве ему порой хотелось прикоснуться к отцу, постоять с ним рядом, чувствуя на плече тяжесть мужской руки. Он тогда был бы не прочь порасспросить о том, что же случилось еще до его рождения и почему папины руки дрожат, когда он берется за рюмку.

«Чего это пацан так пялится на меня?» — спрашивал иногда отец. Мама легонько щелкала его по костяшкам пальцев, словно прогоняя с них муху, и говорила Гарольду: «Ну, перестань, сынок. Иди, поиграй на улице».

Гарольд изумился тому, что до сих пор все это помнит. Наверное, все дело в ходьбе. А может быть, тот, кто путешествует не на машине, а на своих двоих, видит гораздо больше, чем просто пейзаж.

Солнце теплым душем обливало голову и руки Гарольда. Он снял тапочки и носки под столиком, где никто не мог их увидеть или унюхать, и осмотрел стопы. Пальцы повлажнели и стали угрожающе малиновыми. Кожа на том месте, где задник прилегал к пятке, воспалилась, там уже налился тугой волдырь. Гарольд погрузил своды стоп в мягкую траву и прикрыл глаза, чувствуя утомление, но зная, что спать нельзя. Если замешкаться надолго, потом будет трудно тронуться с места.

— Отдыхайте на здоровьичко.

Гарольд обернулся в испуге оттого, что наткнулся на знакомого. Но это оказался всего-навсего держатель паба — он частично затмил Гарольду солнце. Трактирщик был такого же высокого роста, как Гарольд, но шире в плечах. Одет он был в футболку-регби, длинные шорты и сандалии, которые почему-то казались Морин похожими на корнуэльские пирожки. Гарольд поспешно всунул ноги в тапочки.

— Ничего-ничего, не беспокойтесь, — довольно-таки громко сказал трактирщик, не двигаясь с места.

Гарольд и раньше замечал, что многие рестораторы считают своим долгом создавать видимость беседы, пусть и односторонней и к тому же чрезвычайно, по их мнению, увлекательной.

— В хорошую погодку всем так и неймется чем-то заняться. Взять хотя бы мою жену. Стоит солнышку пригреть, и она готова перемыть все кухонные шкафы сверху донизу.

Морин была готова драить круглый год. «Порядок сам собой не сделается», — бурчала она и, бывало, начинала драить там, где только что навела чистоту. Невозможно было никуда ступить лишний раз — хоть по воздуху летай. Гарольд, тем не менее, помалкивал — держал свое мнение при себе.

— Что-то я вас тут раньше не видел, — сказал трактирщик. — В гостях?

Гарольд объяснил, что здесь он проездом, а затем добавил, что уже полгода как на пенсии, а раньше работал на пивоварне. Он застал те старые времена, когда агенты по сбыту каждое утро выезжали по делам фирмы, а всяких новых технологий было поменьше.

— Значит, вы наверняка знали Напьера?

Вопрос застал Гарольда врасплох. Закашлявшись, он ответил, что Напьер был его начальником до тех самых пор, как не разбился в автокатастрофе, а произошло это пять лет назад.