Притяжения - Дидье ван Ковелер Страница 10

— Нет.

— Ну идите хотя бы в комнату для свиданий. Я закончу и приду к вам туда.

— Комнаты для свиданий больше нет, — ответила Дельфина, пристально глядя на него. — Она обрушилась.

— Не смотрите на меня так, мадам Керн. Я тут ни при чем. А вы что подумали? — добавил он, насмешливо блеснув глазами.

Она воздержалась от ответа и нейтральным тоном сообщила ему, что сожитель Ребекки, промышленник, сделавший состояние на вторичном сырье, покончил самоубийством. Элиас ответил с самым безразличным видом, что уж тут он точно ни при чем.

— Кстати, — вдруг сменил он тему, — можно задать вам один вопрос?

— Задавайте.

— Керн… Писатель вам не родственник?

— Дальний, а что?

— Я писал с него картину. То есть, вернее, с одной из его книг. «Вилла Марина», которую его дочь издала посмертно.

Дельфина осталась невозмутима. Она лишь дважды видела своего кузена — когда он разводился и на его похоронах. А от «трупоядных» романов, которые он стряпал из своих семейных тайн, ее бросало в дрожь. Художник продолжал:

— Это же надо придумать — дом завлекает и медленно убивает случайных прохожих, мстит таким образом за изнасилование… Я просто влюбился. Я поехал туда и написал картину с натуры… Вы были в хороших отношениях с родственником?

— Не вижу связи с вашим делом.

— Напрасно. В истории вашей семьи есть пролитая кровь, мадам следователь. Преступления и призраки. Может быть, только вы одна сумеете меня понять… Поэтому я и выбрал вас.

Она вздрогнула.

— Выбрали?

— Я ведь стал вашим подследственным не случайно.

— Прекратите, что за бред! Выбирать можно адвоката, но не следователя.

— Конечно. Но почему прокурор поручил мое дело вам, Дельфина? Я могу влиять на кого хочу, даже на расстоянии, вы скоро в этом убедитесь…

Художник рывком поднялся.

— Оп! Извините меня, но я готов.

Он взял свою палитру, выбрал кисть и направился к стремянке, чтобы продолжить роспись потолка. Дельфина наблюдала за ним, ощущая ледяной холод внутри. Он работал в технике пуантилизма, выписывая чешую демона, и держал кисть, как нож. Она отогнала эту мысль, снова уставившись на серую стенку металлического шкафа.

— Почему вы так упорно расписываете стены, которые через месяц снесут?

— Потому что стены, расписанные мной, не снесут. Я сделал четыреста тысяч евро на пяти картинах за неделю. Так? А здесь — восемьсот квадратных метров левого крыла плюс моя камера, это сколько же выходит? Два миллиона.

На закраину тюремного окошка сел голубь.

— Вы думаете, Министерство культуры позволит бульдозерам пустить на ветер два миллиона?

— Это не мое дело, — ответила Дельфина.

Жеф достал из кармана кусок черствого хлеба, раскрошил его, сжав в кулаке. Голубь стал клевать крошки с какой-то механической медлительностью.

— Когда я закончу, стены разрежут лазером. Или зальют подвал бетоном, чтобы укрепить фундамент, и сделают из тюрьмы мой музей.

— Мы сегодня видимся с вами в последний раз: следствие закончено. Если только вы не скажете мне наконец правду, месье Элиас.

— «Жеф».

Он спустился со стремянки и медленно пошел к ней, выставив перед собой кисть. Несмотря на разделявшую их дверь, она попятилась.

— Пожалуйста… Я люблю слышать свое имя, когда его произносят ваши губы. Оно вам так идет.

— Ваши признания не имеют силы доказательств.

— Да я-то что могу сделать, мать вашу! — вдруг взорвался он. — Я убил этих девушек, будучи не в себе, я ничего не помню! Я же говорил: помогите мне восстановить факты, это ваша работа, черт побери!

— Все в порядке, месье Элиас? — раздался зычный голос сторожа.

— Да, все в порядке!

Сторож кричал из коридора, из-за решетки. Дельфина едва успела удивиться, что его встревоженный оклик обращен к заключенному, — художник уже продолжал:

— Я говорил вам: ищите следы крови — может, я разрезал их на кусочки, я говорил: исследуйте мою ванну, сливные трубы — что, если я растворил их тела в негашеной извести или кислоте…

— Полицейские сделали все, искали повсюду, каждый волосок, каждое пятнышко подвергли анализу — и ничего не нашли, ничего! — Она тоже сорвалась на крик. — Знаете, до чего я дошла? Я обратилась к радиоэкстрасенсу!

Он поднял бровь, разом успокоившись.

— Да ну? К ясновидящей?

— К радиоэкстрасенсу. Эта девушка находит мертвые тела при помощи маятника.

— Здорово, — обронил он без всякого выражения. — Ладно, меня ждет потолок.

И, забравшись на стремянку, он продолжил писать облако.

— Она почувствовала их только в одном месте, — продолжала Дельфина, не сводя с него глаз. — В ваших картинах.

— Какая она из себя?

— Вы увидите ее на суде.

— Она будет давать показания? Потрясающе. Мой единственный свидетель — ясновидящая.

— Будут еще родственники пропавших девушек.

— Да-да, конечно, — холодно оборвал он ее, не прекращая работать кистью. — Только не надо патетики. Это были две дуры с божественными лицами, которые обрюзгли бы от глупости, лености и мерзости, оставь я их жить. В двадцать лет все мы красивы. А после — имеем то лицо, которое заслужили.

— Приберегите ваше красноречие для присяжных.

Он вперил взгляд сквозь решетку прямо ей в глаза — пристальный, изучающий.

— А вы, мадам следователь, думаете, вы ни разу в жизни никого не убивали? Вашим взглядом, который не желал видеть тех, кому вы, может быть, были нужны. Каждую минуту на земле все кого-то убивают, но с чистыми руками. А я — нет. Мои руки в краске. Я ловлю души и устраняю тела. Господь Бог делает то же самое, не так ли? Но дьявол-то хотя бы может повиниться. Он загладит свою ошибку, когда ошибется. Или когда на него найдет затмение. Спросите у вашей ясновидящей.

Он снова заработал кистью, как будто Дельфины здесь не было. Она постояла еще немного и ушла. Сторож был на месте, собака лежала у его ног. Он открыл Дельфине решетку, проводил до машины. Дождь перестал. Сторож спросил, что она обо всем этом думает. Ей хотелось помолчать, и она ответила, что не знает.

— Я, во всяком случае, — сказал он с ноткой укора в голосе, — никогда в жизни не видал таких красивых картин.

* * *

Окутанная паром, зажав телефонную трубку подбородком, Шарли откинула спагетти в дуршлаг.

— Не в обиду вам, мадам Керн, но у вас от этого типа крыша съехала.

— Вы сами сказали мне, когда увидели картины: «Девушки там».