Город - Дэвид Бениофф Страница 10

— Носатый. Мне нравится. Кто у тебя отец, Носатый?

— Ты его не знаешь.

— Если поэт и печатался — знаю.

— Не лезь.

— Обидчивый какой, а?

Мы снова двигались по Каменноостровскому мосту — уже пешком. Коля остановился посередине, положил руки в перчатках на перила и посмотрел вдоль реки на дворец Долгоруковых. Дочь капитана больше не каталась, но Коля все равно искал ее взглядом, надеясь на бис.

— Она мне улыбнулась, — сказал он.

— Ничего она тебе не улыбалась. Что ты мелешь? Даже не взглянула на нас.

— Быть может, ты ревнуешь, друг мой, но она совершенно точно мне улыбнулась. По-моему я видел ее раньше — в университете. Меня там знают.

— Как дезертира?

Коля отвернулся от перил и зыркнул на меня:

— Еще раз назовешь меня дезертиром — зубы повышибаю.

— Ага, попробуй, я тебе ножом в глаз засажу.

Коля поразмыслил и снова повернулся к реке:

— Не успеешь. Я проворный, когда надо.

Я подумал, не выхватить ли мне нож прямо сейчас, чтоб не воображал, но он вроде больше не сердился, а мне уже не стоялось на месте.

Мы перешли реку по льду и двинулись на юг по Выборгской набережной: Большая Невка справа, ржавые рельсы Финляндской железной дороги где-то слева. С сентября поезда не ходили — немцы замкнули кольцо и перерезали сообщение со всеми — с Финляндией, Москвой, Витебском, Варшавой, с Балтикой. Все прервалось и стало бесполезным. Единственная связь города с Большой землей оставалась по воздуху — и то если самолетам удавалось прорваться через заслоны люфтваффе.

— Можно, конечно, сбежать. Но без карточек придется туго. — Коля задумался. — На энкавэдэшников-то накласть. Знаешь, в армии говорят: такие щелку в борделе не найдут. А вот без карточек… хитро.

— Нам яйца искать надо, — напомнил я.

Мы шли по солнышку и дышали воздухом только по команде капитана. Если плата за смягчение приговора — дюжина каких-то поганых яиц, мы найдем ему дюжину яиц. Тут не поюлишь, не поторгуешься.

— Найти яйца — это лучше всего, согласен. Но я ж должен и другие варианты рассмотреть. Может, в городе и впрямь нет яиц. Тогда что? У тебя родные в Питере остались?

— Не-а.

— У меня тоже. Только это и хорошо. Отвечаем только за свои шкуры, а больше ни за чью.

На стены выжженных складов налепили плакаты «ТЫ ЧЕМ ПОМОГ ФРОНТУ?». Жилых зданий здесь не было, и улица лежала пустая — под бесцветным небом никто не ходил. Мы запросто могли оказаться двумя последними выжившими в войне, последними защитниками города. От фашистов отбиваться можно лишь моим краденым ножом да Колиными якобы проворными кулаками.

— Лучше всего попробовать на Сенном рынке, — сказал Коля. — Я там был пару месяцев назад. Масло и сыр еще продавали, может, икра тоже была.

— Почему ж тогда капитанские ребята яиц не нашли?

— Черный рынок потому что. Половина товара краденая. Люди меняют карточки, закон нарушают по-разному. Если ты в форме, ничего тебе не продадут. Тем паче — в форме НКВД.

Резонно. Коля засвистал что-то немузыкальное собственного сочинения, и мы двинулись к Сенному рынку. Передо мной завиднелись горизонты. Меня пока не расстреляют. В животе появилась пища. Причем ее больше, чем за все последние недели, и я взбодрился от крепкого чая. В ногах ощущалась сила — они донесут меня, куда захочу. Где-то у кого-то есть дюжина яиц, и мы их рано или поздно найдем. А пока я наслаждался отчетливым видением: капитанская дочь голой катается на коньках по Неве, и на солнце сияет ее белая задница.

Коля хлопнул меня по спине и похабно осклабился — будто в самый череп мне заглянул:

— Замечательная девушка, а? Хотел бы с ней попробовать?

Я ничего не ответил, но Коля, похоже, привык к монологам.

— Секрет победы над женщиной — рассчитанное пренебрежение.

— Что?

— Это Ушаков. Из «Дворовой псины». Ой, погоди, ты же не читал. — Коля вздохнул — его раздражало мое невежество. — Твой отец был литератор, а тебя оставил неучем. Прискорбно.

— Не трогай моего отца, а?

— Главный герой — Радченко — великий любовник. Со всей Москвы к нему приходят люди просить совета в завоевании сердец. А он даже с постели не встает — просто лежит весь день и пьет чай…

— Как Обломов.

— Ничего не как Обломов! Почему все говорят всегда «как Обломов»?

— Потому что это вылитый Обломов.

Коля остановился и посмотрел на меня сверху вниз. Он был на голову выше и раза в два шире в плечах. Он просто нависал надо мной, и глаза его метали молнии.

— Да каждый остолоп университетский знает, что Гончарову до Ушакова — как до неба. Обломов — ничтожество. Обломов — нравственный урок для буржуазии, такой пустячок дают читать детишкам, чтоб не выросли лентяями. А Радченко… Радченко — один из величайших героев русской литературы. Он, Раскольников, Безухов да еще, может, я не знаю, Чичиков…

— Ты плюешься.

— Заслужил, значит.

Я не сбавлял шага, и Коля, хоть и в раздражении, со временем подстроился. Нас свела судьба, ничего не попишешь. До вторника мы с ним практически женаты.

За ледяной Невой, припорошенной снегом, на сером шпиле Петропавловского собора по-прежнему восседал ангел, хотя говорили, будто вермахт пообещал Железный крест тому артиллеристу, кто его собьет. Коля подбородком показал на Петроградскую сторону:

— Я в крепости служил, когда разбомбили зоосад.

— Я слыхал, по городу бабуины разбежались и уссурийский тигр…