Олимп иллюзий - Андрей Бычков

Круглый кругляш с ореховым замком открывался нелегко. Сначала надо было подсунуть, потом поджать, затем надавить и, наконец, поддеть. И, чтобы не слямзилось, просунуть, лучше два, даже три, а то и все четыре, и, конечно, держать замечательно, и тянуть, не давая захлопнуться. И всовывать, всовывать уже потолще.

П-пок!

А я же говорил, осторожнее, осторожнее. А то, как же закрывать потом будем? Ведь видно же теперь, что открывалось. Да может, и не закроется уже обратно.

Пиздец!

Ну ладно, ладно, хрен с ними, с божьими коровками, ничего теперь не поделаешь, давай дальше.

Лезь, говорю, просовывайся, да, так, так, миленький мой, кучерявенький мой. Ну, темно, да, темно. И холодновато, пожалуй, что. Да не дрожи ты так! Ну, пар, да, ну и что теперь поделать. Подумаешь, изо рта. Фонарик взял? Фонарики, говорю, взяли?! Здесь же до нас никого не было. Осторожно, не наступи.

Что, когда, потому что там, где? А впереди клубится и клубится. Ну, страшно, да, пропадает луч, мельчайшие только висят и высвечиваются. Как мошкара – лицемерные и сухие. Ссохшийся пар. Частички обвалившиеся дерна? Торчащие корешки, белые как червячки. Да-а, дела… Слышишь меня? Ага, что-то капает там. Подземелье же. Не хватало еще ебнуться. Стикс, похоже, подступает. Ты, что, Лета – река, запомни. Я знаю, я и говорю, что ад. Да, блять, что ад. Мы в аду, сука. Осторожнее, я же говорил, не наступи. Да тише ты, вон, смотри. Кто? Сам… Неужели? Ложись! И лежи… Тс-сс-с, тихо, а то заметит, и тогда все… Что все?.. Не вернемся обратно…

Зеленоглазое стало им выползать и стало светить их мощно из трубы. Было это оно. Я знаю, рев его уже гадал уши мои, тихо было, тихо, только шуршало оно и подползало. Шуршало и подползало.

– Дон Хренаро, проснись!

– Что такое, дон Мудон?

– Мне приснилось что-то ужасное!

– Что? Что? Говори скорее!

– Хренаро, мне приснился ад… Что мы в аду.

– Что ты такое говоришь, дон Мудон, какой, на хуй, ад?

– Ой, как мне хуево, Хренаро…

– Дон Мудон, возьми себя в руки, ты же мужчина!

– Дон Хренаро, я не могу, у меня кружится голова.

– Чепуха, это сейчас пройдет.

– Нет, нет, Хренаро, мне надо на воздух.

Ночь, вбитая в асфальт Луна, расчеканенная на стеклах, жесть гремящая, спать, спать, мы поедем с открытыми глазами дорогой душистой ели и пихты, Хренаро, осторожнее, не поскользнись, какая светлая темнота, как режет глаза Бычьей звездой, хоть выколи глаз, ниже, ниже, смотри, пролетело оно, что пролетело, дон Мудон? Солнце пролетело, Солнце, дон Хренаро, мимо Лупы, мимо тьмы, углем мнимо обдав нас, и опять расчеканилось, только теперь-то не на стеклах, а на брусчатке, только теперь-то на столбах, о, сколько же здесь распятых, еб твою! сколько же здесь повешенных и висящих на гильотинах! и как они нас ждут, как они нас давно ждут не дождутся, это же надо, Хренаро, да, дон Мудон, как красиво, я лижу, какой чистый красивый воздух морозный, розовый, дон Мудон, языком, вот это ад! дон Хренаро, а ты говоришь, прости меня, значит, и ты тоже? да?! и ты тоже?!

да, да, смотри, вон оно, там, выползает над улицами, зеленоглазое! и Светозарный, Сам, Сам поднимается между домов! осторожно, дон Мудон, чтобы не сковырнулись дома, чтобы не обрушилось на молодоженов, не наклоняйте вбок распятых и повешенных и висящих на гильотинах не отклоняйте, что ожидают вокзала своего, ибо уже подходит и подходит, и… паром траурных обдает.

– Дон Мудон!

– Тс-сс… Тихо… Сейчас… Сейчас все начнется.

Медное утро с оцинкованной кружкой, овеществленное, ударило в таз и разбудило их. И они проснулись и протерли глаза свои кулачками, как мальчики, как два средних мальчика. И умылись и вытерлись полотенцами. Солнце сияло в медном тазу и горел синий газ с оранжевыми язычками, и тужился, и свистел чайник. Тысячелетний город был слишком быстр, а они еще не попили и не поели. Как жить им в остатке, может быть, и не знали. Но знали и съели, наконец, за завтраком и разгладили сомнения свои. И уже как два Гамлета выходили на улицу, выходили в глубоко начищенных сапожках черных и садились на два коня. И ехали уже на двух мотоциклах, как два флага, развеваясь между собой, с Дантом да как с Вергилием.

Посторонись по сторонам! Прижмись к стенкам сосуда, урод, дай дроздам! Это дон Хренаро и дон Мудон, два русских парня мчатся в ад! Навстречу Солнцу своему едут дон Мудон и дон Хренаро. Оно ждет, ждет их не дождется в кузнице своей. Оно бьет, бьет, не разобьется яйцо свое золотое. Блеск кувалды яйца своего золотого наяривает. Давай, давай, Солнце, наяривай яйцо свое, Солнце! Соленое, сладенькое, жиденькое, Солнышко, шалтай-болтай твой на веревочке мчится, на желтенькой, на сурде… О сурда, сурда моя, сурда, ух-ха! Пол ух-ха!

– Хорошо едем, дон Мудон.

– Славненько едем, дон Хренаро.

– Далеко ли до столицы гвоздей?

– Недалеко.

– Как там повешенные, не гнутся?

– Висят, миленькие, подрагивают.

– Распятые?

– На сухожилиях кричат тихонько.

– А на гильотинках не порезались еще?

– Кишат.

– Виснут?

– Киснут!

– Ничего, ничего, дон Хренаро, пусть потерпят маленько еще, пусть помучаются всего ничегошеньки, всего-то чуть-чуть, на пол дыры.

– Га-а!

И – ж-жих – синие выхлопы пронеслись, как в эполетах. Это едут, едут, закусывают дон Хренаро и дон Мудон, в лососинах белых лосинных и черных сапогах с икры закаченных и засекреченных. С несдуваемыми фуражками на головах. Те фуражки секретные пристегнуты ремнями под подбородками от ветра и околыши их буйно блестят.

– Алло, дон Хренаро?

– Хр-рр-р…

– Ты спишь что ли?! Это я, дон Мудон!

– М-мм… кто это?

– Это я, дон Мудон! Просыпайся, давай!

– А-аа, это ты, дон Мудон… А хде это мы?

– Хде, хде, в аду, где.

– В саду?

– Открывай манту!

– Манду?