Хикикомори - Кевин Кун

– Вертикально, Тиль, иначе не пройдет! – Карола скрестила руки на груди; в ладони она держит бокал шампанского. Тиль в очередной раз пытается вытащить диван из своей комнаты, но никак не может протиснуть его в дверной проем, отчего тот только еще больше застревает. Она ставит бокал на сайдборд и, не торопясь, закатывает рукава. Сколько бы Тиль ни суетился, толку нет. Карола касается его плеча, он поднимает голову, смахивает со лба влажные пряди. Она уверенно оттесняет сына, слегка проведя рукой по его щеке, берется за передний край дивана и со словами: «Вот так, видишь?» – поднимает его вверх так, что его ребро почти упирается в лампу.

– А теперь давай снизу! – Тиль берется за другой конец и выволакивает мебель в коридор. – Та-да-да-дам! – восклицает она и осторожно опускает диван обратно на паркет. На лбу у Тиля от усердий выступает пот. Карола смотрит вначале на него, затем на стоящий между ними диван, затем снова на Тиля:

– И что это будет?

– Он отправляется в подвал.

– Ну, как по мне, так я не против, – Карола пожимает плечами и отходит в сторону. Тиль принимается толкать мебель в сторону входной двери. Женщина вновь берет бокал, делает глоток. Диван проезжает мимо, оставляя царапины на полу, и исчезает в длинном коридоре. Мать пахнет кремом с кокосом, запах чрезмерно сладок. Тиль продвигается мимо кухни, затем мимо распахнутых створчатых дверей. Камин в гостиной отбрасывает на стену пляшущие тени, Анна-Мари лежит на кушетке, утопая в подушках, на ее лице яркие блики от экрана ноутбука. В глазах Тиля она кажется мотыльком, завороженно летящим на свет. Их взгляды на секунду встречаются, и она сосредоточенно прищуривает глаза, словно может читать мысли, словно уже ощущает на себе обжигающий жар, но потом вновь поворачивается к монитору. На пороге прихожей, от которой отходит второй коридор, ведущий на половину родителей, Тиль обходит диван, слегка приподнимает его и тащит за собой к выходу. Подпирает дверь, протаскивает мебель по коврику с надписью «Мой дом – твой дом» на лестничную клетку. Вызывает лифт, который с ревом начинает движение. Окрашенные в бледно-зеленый цвет стены и свет равномерно рассеянных светодиодных ламп на лестнице всякий раз напоминают ему стерильно чистую и при этом все же волнующую атмосферу приемной его отца. В голове проносятся картины того, как Оскар выправляет скулы и носы, месит подкожный жир, пытается, как он сам любит говорить, откопать в человеке его истинную суть, освобождает его из-под завалов, восстанавливает естественные формы. Раздается писк, и двери лифта распахиваются. В зеркале внутри Тиль видит, как за ним вплотную стоит его мать.

– Давай я помогу, – говорит она. – Эта штука туда ни в жизни не пролезет.

Тиль на секунду замирает, затем кивает.

– Погоди, – она спешит назад в квартиру и возвращается в таких же войлочных тапочках, как и у него. Карола идет впереди, он за ней. – Не опускай, – сопит она; во время спуска вес дивана приходится ей на спину. Тиль видит, как затвердевают ее мышцы, как на руках проступают тоненькие жилки, скрываясь в складках завернутой ткани. Они проходят мимо юкк, выставленных в коридор соседями, спускаются на первый этаж, минуют заднюю дверь булочной. Приоткрыта щель, но фрау Треттер не видно и следа. Лишь гудят печи и чувствуется сладковатый запах круассанов.

Правым плечом Карола толкает дверь в подвал и первая опускает диван на пол перед входом в кладовую.

– Душновато здесь, – она проводит тыльной стороной ладони по лбу. Тиль роется в кармане в поисках ключа. Деревянная дверь, на которой красовался огромный трафарет от «тильтега», ударила о бетонную стену. Тильтег: Тиль Тегетмейер. Первый тег он нанес на стену булочной Треттеров, второй – на стену дома напротив, третий – на стену городской ратуши, на четвертом ему, в конце концов, надоело оставлять повсюду свои следы, если уж ими не интересуется даже проезжающая в непосредственной близости полиция.

Кладовка забита коробками и мешками, полными всякой всячины. Вот торчит микшерный пульт с синтезатором и процессором эффектов, вон там – стол для настольного тенниса, сноуборд и ботинки, за ними мольберт, между ножек – деревянный кофр для цветных карандашей с тремя планшетами, здесь проглядывают детали миниатюрного фингерпарка, крошечные рампы, россыпь маленьких скамеечек, затерянных в зелени величиной с наперсток, деревьица, даже небольшой киоск с хот-догами.

– Это что такое? – уперев руки в бока, Карола воззрилась на журнальный столик цвета махагони и водруженные друг на друга стулья. Кивком указала на массивные поперечины, изголовье, изножье и подматрасник.

– Я в этом больше не нуждаюсь, – сухо отвечает Тиль.

Она берет стулья и, пройдя мимо него, выносит их в коридор.

– Понимаю, – произносит она и, развернув подматрасник длинной стороной вверх, прислоняет его к бетонной стене. – Это твой подвал, Тиль, и можешь ставить сюда все, что захочешь. Мне до этого нет дела, ты знаешь. Но только вот, пожалуйста, не свою кровать!

Тиль отворачивается, словно слова матери предназначались не ему, а кому-то другому. Начинает гудеть батарея. Ему кажется, будто этот звук напоминает жужжание электробритвы отца, которое он слушал, сидя еще совсем малышом на стиральной машине и глядя, как Оскар приводит себя в порядок, временами закрывая глаза и прислушиваясь к звону лезвий, с которого начинался его день.

Свист батарей стал на тон пронзительней.

– Каждому нормальному человеку нужна кровать, – говорит Карола.

– Ценность мебели преувеличена. – Он вырывает у нее из рук каркас и швыряет его обратно на верстак, к которому тот был приставлен. В аккуратно подписанных ящиках гремят гвозди и гайки: барашки, квадратные, шестигранные, с фланцем и с радиальными отверстиями.

– Поспи на полу, тогда посмотрим.

– Я и так сплю на полу. – Он хватает диван за край, целеустремленно тащит его сквозь узкую дверь к остальным вещам в кладовке и одним рывком забрасывает ножки на столик. Когда он поднимает голову, Каролы уже нет. Он сует руку в карман и достает жвачку, жует ее быстро и ожесточенно. И одним ударом расплющивает миниатюрный киоск с хот-догами.

Стены его комнаты пусты, за исключением плазмы и книжной полки с одной стороны и рисунка углем в раме – с другой. Матрас прислонен к батарее, за окном густой завесой сыплются снежные хлопья. Тиль кружит вокруг своей оси, зажав в ладони толстый восковой мелок. В том месте, где стояла кровать, елочкой уложенный паркет сверкает, словно вчера обновленный. Там, где до недавнего времени еще помещались диван и столик, он уже заметно темнее. Мелком Тиль проводит жирную линию, очерчивая светлый прямоугольник на полу, и пишет на нем большими буквами: «КРОВАТЬ». Справа и слева по-прежнему громоздятся тумбочки, словно башни среди пустынного пейзажа. Волнистая линия обозначает местоположение «ДИВАНА» (в скобках: кожаный, драный). Пустоту, оставленную столиком, заполняет лаконичная надпись «УНИКУМ». Парень пинает матрас и подтаскивает его на середину комнаты.