Неугомонная - Уильям Бойд

БУДУЧИ ЕЩЕ РЕБЕНКОМ, капризным и упрямым, я обычно вела себя плохо, а мать корила меня, говоря что-нибудь вроде: «Вот погоди, однажды кто-нибудь придет и убьет меня, тогда ты пожалеешь», или «Они появятся ниоткуда и уведут меня — как тебе это понравится?», или «Однажды утром ты проснешься, а мамы нет. Я исчезну. Вот погоди, увидишь еще».

Как ни странно, но дети не воспринимают всерьез подобные фразы. И теперь, когда я вспоминаю о том невыносимо жарком лете одна тысяча девятьсот семьдесят шестого, о том лете, когда вся Англия, разрываемая на куски беспрестанной жарой, металась в поисках глотка воздуха — я понимаю, что имела в виду моя мать, говоря такие вещи; я чувствую горечь темного потока постоянного страха, струившегося под спокойной гладью ее обычной жизни и не покидавшего ее даже спустя годы мирного безмятежного существования. Теперь я понимаю, что она всегда боялась того, что кто-то мог прийти и убить ее. И не напрасно.

Все началось, как мне помнится, в июне. Я не могу восстановить конкретную дату — скорее всего, это была суббота, поскольку Йохен не пошел в детский сад и мы вдвоем, как это обычно бывало по субботним дням, ехали в Мидл-Эштон. Из Оксфорда до Стратфорда мы двигались по шоссе, затем съехали с него у Чиппинг-Нортона на Ивсхэм, затем поворачивали снова и снова так, словно хотели перебрать все дороги по понижающейся шкале: автострада, шоссе, дорога класса «Б», проселок. В конце концов мы оказались на проселочной дороге, которая вела сквозь густую старую буковую рощу в узкую долину, к деревушке Мидл-Эштон. Такое путешествие я совершала, по крайней мере, дважды в неделю, и каждый раз, когда я это делала, мне казалось, что дорога уводила меня в самое сердце Англии — в зеленую всеми забытую зазеркальную страну Шангри-Ла, где все старело, становясь более замшелым и поблекшим.

Деревушка Мидл-Эштон выросла несколько веков назад вокруг построенного в стиле времен короля Якова поместья Эштон-Хаус, в котором до сих пор проживают дальние родственники первоначального его владельца и основателя, некоего Трефора Парри. Этот преуспевающий торговец шерстью, выставляя напоказ свое несметное богатство, построил в XVII веке огромное владение в самом центре Англии. Теперь, после многократной смены поколений безрассудно-расточительных потомков Парри и благодаря их неустанному самодовольному пренебрежению к усадьбе, она расшаталась и еле держалась на донельзя изъеденных древоточцем ногах, сдавая свою высохшую душу энтропии. Крыша правого крыла была покрыта просевшим брезентом, поржавевшие балки свидетельствовали о прошлых бесполезных попытках восстановить здание, а мягкий желтый известняк стен крошился в руке подобно намокшему поджаренному хлебу. Поблизости стояла сырая темная церквушка, затерявшаяся среди массивных черно-зеленых тисов, которые, казалось, стремились полностью поглотить дневной свет; унылый паб «Покой и изобилие», в баре которого можно было запачкать волосы жирной никотиновой смолой, налипшей на потолке, почта с магазином и винной лавкой, горстка сельских домов вразброс — крыши некоторых из них были крыты соломой, позеленевшей от мха — а также несколько интересных старых зданий с большими садами. Улицы в деревне были вдавлены в землю на шесть футов между высокими валами, поросшими густыми кустами по обеим сторонам так, что казалось, будто поток веков, подобно реке, разрушал их, создавая свои мини-долины, все глубже и глубже, забирая каждое десятилетие еще по футу. Высокие как башни дубы, буки, каштаны, покрытые сединой древности, погружали деревню в постоянные сумерки в дневное время, а по ночам, когда ветры двигали их могучими ветвями так, что старая древесина жалобно стонала, они устраивали атональную симфонию скрипов и стонов, шепотов и вздохов.

Мне не терпелось оказаться в щедрой тени Мидл-Эштона, поскольку это был очередной мутно-жаркий день (в то лето каждый день казался жарким), но мы еще не были сведены с ума этой жарой. Йохен сидел за моей спиной и смотрел в заднее окно машины — он говорил, что ему нравилось смотреть, как дорога «развинчивалась».

Я слушала музыку по радио, когда он задал мне вопрос.

— Мне не слышно, когда ты разговариваешь с окном, — сказала я.

— Извини, мамочка.

Сын повернулся и положил локти мне на плечи. Теперь я слышала его тихий голос в своем ухе.

— А бабушка твоя настоящая мама?

— Конечно настоящая, почему ты спрашиваешь?

— Не знаю… Она такая странная.

— Все кажутся странными, когда начинаешь думать об этом. Я странная… Ты странный.

— Это правда, — согласился он. — Я знаю.

Он уперся своим маленьким острым подбородком мне в плечо и принялся давить им дальше, работая мышцей у моей правой ключицы. Я почувствовала слезы на глазах. Время от времени он делал это со мной, мой Йохен, мой странный сын — он вызывал во мне желание заплакать по каким-то докучным причинам, суть которых я не в силах была объяснить.

На въезде в деревню, напротив угрюмого паба «Покой и изобилие», стоял доставивший пиво грузовик пивоварни. Он загородил дорогу, оставив пространство, едва достаточное, чтобы протиснуться моей машине.

— Ты поцарапаешь бок у Иппо, — предупредил Йохен.

У меня был старый, сменивший уже седьмого владельца пятой модели «рено» небесно-голубого цвета с розовым (замененным) капотом. Йохен хотел как-нибудь назвать машину, и я сказала, что поскольку этот автомобиль французский, то и имя у него должно быть французское. Я предложила назвать его Ипполит (в то время я что-то там исследовала и читала Тэна), так автомобиль у нас и стал зваться «Иппо» — по крайней мере, Йохен так его называл. Лично я не выношу людей, которые дают имена своим машинам.

— Не поцарапаю, я осторожно.

Мне почти удалось протиснуться, продвигаясь сантиметр за сантиметром, когда из паба вышел, как мне показалось, водитель грузовика. Он встал в центре прохода и стал театральными жестами предлагать мне продолжить движение. Это был моложавый мужчина с солидным брюшком, растянувшим фуфайку так, что эмблема пивоварни «Морреллс» на ней исказилась, и с расширявшимися книзу на светлом похмельном лице хвастливыми бакенбардами, которые могли бы стать предметом гордости любого драгуна викторианской эпохи.