Все утра мира - Паскаль Киньяр

Весною 1650 года госпожа де Сент-Коломб умерла. Она оставила дочерей двух и шести лет. Господин де Сент-Коломб так и не утешился после смерти своей супруги. Он любил ее. И по этому случаю сочинил пьесу «Приют горестных сожалений».

Он жил со своими двумя дочерьми в доме с садом, выходившим к Бьевре. Сад тянулся до самой реки длинным, огороженным стеною клином. У берега, осененного плакучими ивами, была привязана лодка, в которой Сент-Коломб любил сиживать погожими вечерами. Не будучи богат, он не мог, однако, пожаловаться на бедность. Он владел землями в Берри, приносившими ему скромный, но постоянный доход и вино, которое обменивалось на сукно и, иногда, а дичь.

Сам он был весьма посредственным охотником и терпеть не мог слоняться по лесам, окружавшим долину. Деньги, что платили ему ученики, пополняли его средства. Он преподавал игру на виоле, [1]в ту пору самом модном из инструментов в Лондоне и Париже. Он пользовался репутацией прекрасного учителя. В доме жили также двое слуг и кухарка, она же заботилась о девочках.

Один дворянин, принадлежавший к обществу, посещавшему Пор-Руайаль, [2]господин де Бюр, научил детей чтению, письму и счету; он же преподал им Священное Писание и начатки латыни, позволявшие разобраться в Библейских текстах. Господин де Бюр проживал в тупике улицы Сен-Доминик д`Анфер. Его рекомендовала Сент-Коломбу госпожа де Пон-Карре. Отец обучил девочек еще в раннем возрасте нотной грамоте и ключам. Они прекрасно пели и отличались несомненными способностями к музыке. Когда Туанетте исполнилось пять лет, а Мадлен девять, отец и дочери составили вокальное трио, исполняя произведения, содержащие немалые трудности, и господин де Сент-Коломб с удовольствием наблюдал за тем, как изящно и умело девочки преодолевали их.

В то время они более походили чертами лица на него, нежели на мать, и, однако, память об умершей неизменно жила в нем.

По прошествии трех лет образ жены так и не поблек в его глазах. И по прошествии пяти лет голос ее по-прежнему звучал нежным шепотом в его ушах. Он был скуп на слова, не ездил ни в Париж, ни в Жуи. Два года спустя после смерти госпожи де Сент-Коломб он продал своего коня. Его терзало жгучее сожаление о том, что он не присутствовал при кончине жены. Он находился тогда подле друга, ныне покойного господина Воклена, желавшего встретить смерть за стаканом доброго пюизейского вина и под хорошую музыку. Отобедав, он тихо скончался. Господин де Сент-Коломб вернулся домой заполночь в карете господина де Савре. Его жена, уже обмытая и убранная, покоилась на смертном одре, в окружении горящих свечей и плачущих домочадцев. Он не вымолвил не слова, но с тех пор стал нелюдимым. Дорога, ведущая в Париж, была немощеной, и до города приходилось шагать пешком добрых два часа. Сент-Коломб укрылся в усадьбе и всецело посвятил свою жизнь музыке. Долгие годы он упражнялся в игре на виоле и стал признанным мастером. Первые месяцы после кончины супруги ему случалось заниматься по пятнадцать часов в день. Он приказал выстроить домик в саду, в развилке старой шелковицы, посаженной еще при герцоге де Сюлли. [3]Для того, чтобы забраться туда, приходилось одолеть четыре крутые ступеньки. Здесь он мог играть, не мешая девочкам во время их уроков или забав, и, тем более по вечерам, когда кухарка Гиньотта укладывала их спать. Он полагал, что музыка помешала бы разговорам его маленьких дочек, которые любили поболтать в темноте перед тем, как заснуть. Он изобрел новый способ держать виолу – меж колен, не опираясь ею на икру ноги. Он поставил на инструмент басовую струну, дабы сообщить звучанию бóльшую степенность, придать ему оттенок меланхоличный и печальный. Он усовершенствовал технику ведения смычка, ослабляя нажим руки и меняя натяжение волоса с помощью указательного и среднего пальцев, и проделывал это поистине виртуозно. Один из его учеников, Ком Ле-Блан-старший, рассказывал, что Сент-Коломб достиг величайшего совершенства в игре на виоле, уподобив ее звуки всей гамме человеческих голосов, от вздоха юной женщины до рыдания старика, от воинственного клича Генриха Наварского до нежного сопения ребенка, увлеченного рисованием, от прерывистого стона, какой исторгает иногда наслаждение, до затаенного, почти неслышного, а, стало быть, едва отмеченного аккордами дыхания человека, всецело погруженного в молитву.