Послание госпоже моей левой руке - Юрий Буйда

Боли начались еще в пятницу, резко усилились в ночь на субботу. Кое-как добравшись до кухни, выпил горячего молока и почувствовал себя лучше. Лицо стало мокрым. Таблетки не принимал — боялся. Весь следующий день не выходил из дома. Не читалось, не спалось — смотрел телевизор. На ночь опять выпил горячего молока. С позвонившей из Крыма женой разговаривал то печально, то раздраженно.

Утром он с трудом подошел к окну, долго смотрел на лужи. От страха свело шейные мышцы, боль отдалась в уши.

Издали увидев «Скорую», пробиравшуюся между автомобилями через огромный двор, он наскоро оделся и спустился в парадное.

Женщина в белом помяла его живот слева, потом вдруг быстро провела ладонью от печени вниз. Он вскрикнул.

В приемном покое больницы, располагавшемся в полуподвале, его провели за штору, велели раздеться и лечь на тахту. Вытертый линолеум пола, облупленные, в потеках сырости стены, серые простыни…

Ему стало не по себе.

Пришел врач с вислыми рыжими усами. Глядя почему-то в сторону, доктор сказал, что у него аппендицит, возможно, перфорированный, то есть разлитой, поэтому консервативное лечение отпадает, нужна срочная операция.

Молоденькая медсестра, состроив серьезную гримаску, тупой бритвой обрила ему живот и в паху, всунула резиновую трубку в нос — его чуть не вырвало, когда трубка с хрустом полезла в горло.

За занавеской кто-то хрипло сказал: «Реанимация? Приготовьтесь принять перитонит». Значит, у него перитонит. Он слыхал, что запущенный перитонит может послужить причиной смерти.

Он не глядя подписал какие-то бумаги. Ему дали куртку, повели наверх. В операционной велели раздеться. Кожа покрылась мурашками.

— Неужели у вас там никакого приличного халата нет? — сердито спросил врач в марлевой маске.

— Есть один, — смущенно ответил санитар-маломерок. — Рватый весь.

Пациенту помогли взобраться на операционный стол, накрыли простыней до подбородка, раскинутые крестом руки привязали марлевыми жгутами, в правую вену воткнули иголку, придвинули капельницу.

Было холодно и страшно.

— Осмотритесь, пока хирурги моются. — Кажется, анестезиолог улыбался. — Вас будут оперировать под общим наркозом, так что вы ничего не почувствуете. Во рту сохнет? Голова кружится?

Он так волновался, что ничего не чувствовал, но ответил:

— Да, немножко.

— Это лекарство. — Врач удовлетворенно кивнул. — Скоро уснете.

Ему вдруг захотелось что-нибудь напоследок запомнить. В открытое окно была видна цветущая ветка каштана. «Хоть бы птица на ветку села», — подумал он.

Он очнулся в реанимационной палате, все еще с резиновой трубкой в носу и марлевыми жгутами на руках. В окне поверх ширмы была видна цветущая ветка каштана с сидящей на ней птицей.

— Неизвестная доставлена утром, — донесся женский голос из-за ширмы. — Отравление. Промыли, прокололи, но до сих пор не может очнуться.

— Разбудите, — раздраженно потребовал мужской голос.

Обладатель его вышел из-за ширмы и уставился на нового пациента. Медсестра назвала его имя, фамилию, год рождения, и он вдруг обрадовался, что за время, проведенное в наркотическом беспамятстве, ничего не изменилось — ни имя, ни возраст…

— Оперирован по поводу острого флегмонозного аппендицита.

— Уберите трубки! И это… И дайте ему подушку! — сердито добавил врач уже в дверях.

Медсестра выдернула трубку из носа, сняла жгуты.

— Ничего, — сказала она устало. — Часа через два-три вас переведут вниз, в общую палату.

Ему принесли утку. С огромным трудом, превозмогая режущую боль, он сполз с кровати и минут пятнадцать тужился, пока не помочился.

В послеоперационной палате он провел две недели. Его кормили невкусной пищей, вводили пенициллин. Ходить было трудно. В больничном буфете купил пачку сигарет, но курить не хотелось. Обрадовался: наконец-то получится завязать с табаком. Через день посылали на «перевязку с врачом». Молодая хирургиня с красивым мужским лицом энергично чистила зондом воспаленный шов, не обращая внимания на вздыбленный фаллос. «Хороший признак», — только и сказала она однажды, хлопнув резиновой перчаткой по головке члена.