Лужок Черного Лебедя - Дэвид Митчелл

«Ко мне в кабинет — ни ногой». Такое правило установил папа. Но телефон прозвонил уже двадцать пять раз. Нормальные люди обычно сдаются после десяти-одиннадцати звонков, если только речь не идет о жизни и смерти. Правда же? У папы есть автоответчик, как у Джеймса Гарнера в сериале «Рокфордские файлы», с большими бобинами пленки. Но в последнее время папа перестал его включать. Тридцать звонков. Джулия не слышит, у нее в мансарде грохочет на полную катушку Don’t You Want Me группы Human League. Сорок звонков. Мама тоже не слышит — она пылесосит гостиную, и к тому же у нее стиральная машина трясется как бешеная. Пятьдесят звонков. Тут что-то не так. А если папу раскатало в лепешку в аварии на M5 и у полиции есть только этот номер телефона, потому что остальные папины документы сгорели? Тогда мы лишимся последнего шанса повидать обгоревшего отца перед смертью в больнице.

И я переступил порог, чувствуя себя как жена Синей Бороды, которая нарушила запрет. (Конечно, Синей Бороде только того и надо было.) В папином кабинете пахнет фунтовыми банкнотами — бумажный и одновременно металлический запах. Из-за опущенных жалюзи казалось, что сейчас вечер, а не десять утра. На стене очень суровые часы — у нас в школе везде висят точно такие же. И фотография: Крэйг Солт пожимает папе руку по случаю того, что папу сделали региональным директором продаж «Гринландии» (через «и», так называется сеть супермаркетов, а не через «е», как остров). На стальном столе — папин компьютер марки IBM. Он стоит тысячи фунтов, чесслово. Телефон у папы в кабинете красный, как будто аппарат экстренной связи у какого-нибудь президента. У него кнопки, которые надо нажимать, а не диск, как у нормальных телефонов.

В общем, я набрал воздуху в грудь, поднял трубку и назвал наш домашний номер. Хотя бы его я могу произнести не запинаясь. Обычно.

Но в трубке молчали.

— Алло! — произнес я. — Алло?

Человек на том конце дышал так, как будто порезался бумагой.

— Вы меня слышите? Я вас не слышу.

Еле слышно заиграла мелодия из «Улицы Сезам».

— Если вы меня слышите, стукните по трубке один раз. — Я вспомнил детский фильм, в котором так делали.

Стука не последовало, только музыка из «Улицы Сезам» продолжала играть.

— Наверно, вы ошиблись номером, — предположил я, теряясь в догадках.

На том конце завопил младенец, и трубку бросили.

Когда тебя кто-то слушает в телефоне, получается слушательный звук.

Я его слышал. Значит, на том конце слышали меня.

* * *

«Семь бед — один ответ». Эту пословицу мы сто лет назад проходили с мисс Трокмортон. Раз уж подвернулся предлог зайти в папин кабинет, я раздвинул полоски жалюзи, острые, как бритва, и глянул в окно — за приходские земли, сквозь ветви флюгерного дерева с петухом, за поля, — на Мальвернские холмы. Бледное утро, ледяное небо, холмы покрыты коркой льда, но снег, кажется, не задержался надолго. Обидно. У папы вращающееся кресло — почти такое же, как в орудийных башнях «Тысячелетнего сокола» у лазерных батарей. Я принялся палить в советские «МиГи», заполонившие небо над Мальвернскими холмами. Вскоре я уже героически спас десятки тысяч мирных жителей отсюда до Кардиффа. Приходская земля покрылась обломками фюзеляжей и обугленными крыльями. Я метал снотворные дротики, стрелял в советских летчиков, пока они катапультировались. Наши морские пехотинцы с ними разберутся. Меня захотят осыпать медалями, но я откажусь. «Нет, спасибо, — отвечу я Маргарет Тэтчер и Рональду Рейгану, когда они придут к маме на чай. — Я лишь выполнял свой долг».

У папы на столе прикручена невероятно клевая точилка для карандашей. Они становятся такими острыми, что хоть рыцарские латы прокалывай. Самые острые — Т. Это папины любимые. Я предпочитаю 2M.

Позвонили в дверь. Я поправил жалюзи, убедился, что не оставил других следов, выскользнул из кабинета и помчался вниз — посмотреть, кто пришел. Последние шесть ступенек я преодолел одним отчаянным скачком.

* * *

Это оказался Дурень — лыбящийся и прыщавый, как всегда. Пух у него на лице стал заметно гуще.

— Спорим, не угадаешь, что случилось!

— Что?

— Знаешь озеро в лесу?

— Что с ним такое?

— А оно, — тут Дурень оглянулся, чтобы проверить, не подслушивает ли кто, — взяло да и замерзло! Половина ребят уже там. Круто, а?

— Джейсон! — Из кухни вышла мама. — Холоду напустишь! Либо пригласи Дина в дом — здравствуй, Дин, — либо закрой дверь.

— Э… мам, я выйду ненадолго.

— Э… куда?

— Подышать воздухом. Это очень полезно для здоровья.

Большая ошибка.

— Что это ты затеял?

Я хотел сказать «ничего», но Висельник не позволил.

— Почему ты думаешь, что я что-то затеял?

Я стал надевать темно-синее пальто, старательно избегая ее взгляда.

— А что не так с твоей новой черной курткой, позволь спросить?

Я по-прежнему не мог выговорить «ничего». (Вообще-то надеть черное — значит заявить о своей принадлежности к крутым пацанам. Но взрослым таких вещей не понять.)

— Пальто потеплее. На улице холодновато.

— Имей в виду, обед ровно в час. Папа приедет. Надень вязаную шапку, а то голова замерзнет.

Вязаные шапки — это для педиков, но я послушался — потом суну ее в карман.

— До свиданья, миссис Тейлор, — сказал Дурень.

— До свидания, Дин, — ответила мама. Она его недолюбливает.

* * *

Дурень одного роста со мной. Парень он ничего, но от него ужасно разит супом. Он носит всегда слишком короткие штаны из секонд-хенда и живет на Драггерс Энд, в маленьком кирпичном домике, который тоже весь пропах супом. На самом деле Дурня зовут Дин Дуран, но наш учитель физкультуры, мистер Карвер, сразу же стал звать его «дурень», и кличка прилипла. Я зову его Дин, когда нас больше никто не слышит, но с именами все не так просто. Самых популярных парней зовут просто по имени — например, Ника Юэна всегда называют только «Ник». Среднепопулярных — как Гилберт Свинъярд — зовут кличками, вроде как почтительными, типа «Ярди». На ступень ниже стоят ребята вроде меня, которые называют друг друга по фамилии. Еще ниже — с издевательскими кличками: прилепят, и ходи с ней. Вот как Дуран — «Дурень», или Бест Руссо, у которого кличка «Без трусов». Если уж родился мальчиком, то от иерархии, как в армии, тебе никуда не деться. Назови я Гилберта Свинъярда просто «Свинъярд», он заедет мне в морду с ноги. А стану звать Дурня по имени при всех, это меня самого понизит. Приходится быть бдительным.