Добывайки на реке - Мэри Нортон Страница 7

— Это только человечно, — сказала Люпи.

— Человечно?! — воскликнула Хомили, удивленная и напуганная таким выбором слова.

— «Человечно» означает здесь «отзывчиво, внимательно», — объяснила Люпи, вспомнив, что Хомили, бедняжка, не получила никакого образования, ведь ее выкормили под кухней. — Это не имеет никакого отношения к человекам. Какая тут связь?

— Вот я и спрашиваю себя о том же… — сказала Хомили.

— К тому же, — продолжала Люпи, — Спиллер приносит нам за это разные вещи.

— Понятно, — сказала Хомили.

— Он охотится, а я копчу для него мясо, — здесь, в дымоходе. Часть мы съедаем, часть он забирает. Что остается, я мелю и кладу в банки, а сверху заливаю маслом — хранится в таком виде чуть не год. Он приносит птичьи яйца, и ягоды, и орехи… и рыбу с реки. Рыбу я тоже копчу или мариную. Кое-что засаливаю… А если нам нужна какая-то определенная вещь, надо только сказать Спиллеру — конечно, заранее, — и он добудет ее у цыган. Старая плита, в которой он живет, лежит рядом с выгоном, где они останавливаются. Дайте Спиллеру время, и он принесет от цыган все, что вы хотите. Он принес целый рукав от парусинового плаща… очень нам пригодился, когда однажды летом сюда налетели пчелы, — мы все залезли в него.

— Какие пчелы? — спросила Хомили..

— Разве я не рассказывала вам о пчелах на крыше? Их больше нет, улетели. Но благодаря им мы запаслись медом — хватит на всю жизнь — и прекрасным прочным воском для свечей…

Хомили ничего не ответила — молчание скрывало ее зависть: она была ослеплена богатствами Люпи. Наконец, вытерев последнюю раковину, она сказала:

— Куда их поставить?

— В плетеный футляр для гребенки. Они не разобьются — положи на жестяную крышку и сбрось их туда…

— Должна сказать, Люпи, — заметила Хомили, не скрывая своего удивления, и принялась бросать раковины одну за другой в футляр (он имел форму рожка, сверху у него была петелька, чтобы вешать его на стену, и вылинявший голубой бант), — ты стала, что называется, хорошей хозяйкой.

— Пожалуй, да, если учесть, что я выросла в гостиной и за всю жизнь палец о палец не ударила.

— Ну, росла ты не в гостиной, — напомнила ей Хомили.

— Ах, те дни, что я жила в конюшне, совсем выветрились у меня из памяти, — беспечно сказала Люпи. — Я была так молода, когда вышла в первый раз замуж, совсем дитя… — И неожиданно повернулась Арриэтте: — А ты о чем мечтаешь, мисс Тихоня?

— Я думала о Спиллере.

— Ага! — вскричала тетя Люпи. — Она думала о Спиллере! — И она опять рассмеялась. — Нечего тебе тратить свои драгоценные мысли на этого оборвыша. Придет время, и ты повстречаешься с кучей воспитанных добываек. Может быть, даже познакомишься с добывайкой, который вырос в библиотеке; говорят, они лучше всех: джентльмены все до одного, и прекрасно образованы.

— Я думала о том, — ровным голосом сказала Арриэтта, стараясь не выйти из себя, — как странно, наверное, выглядит Спиллер в костюме из белой лайки.

— Ну, белым-то он остается недолго, — вскричала Люпи, — уж ты мне поверь! Вначале он не может быть другого цвета, потому что я шью его из белой перчатки. Длинной, до самого плеча, — одна из немногих вещей, которую я захватила, когда мы покидали гостиную. Но Спиллер хочет только лайку и больше ничего… говорит, что она ноская. Конечно, она становится жесткой, как только он попадает под дождь или в речку, но он снова разнашивает ее; а к тому времени, — добавила она, — его одежда уже всех цветов радуги.

«Всех цветов радуги? Нет, — подумала Арриэтта, — радуга тут ни при чем», — и она мысленно представила себе одежду Спиллера — это даже не цвета, а оттенки цветов, делающие его невидимым: мягкий желтовато-коричневый, палевый, тускло-зеленый, что-то вроде серого с красноватым отливом. Спиллер старался «подладить» свою одежду ко времени года. Он приводил ее в такой вид, чтобы он мог слиться с любым фоном, чтобы он мог стоять рядом с вами, чуть не дотрагиваясь до вас, а вы бы его не заметили. Спиллер обманывал животных, не только цыган. Спиллер обманывал ястребов, горностаев, лис… и хотя он не мылся, они не могли учуять его по запаху: от него пахло листьями, корой и травами, и влажной теплой от солнца, землей; от него пахло лютиками, сухим коровьим навозом и ранней утренней росой…

— Когда же он придет? — спросила Арриэтта.

Но тут же, не дожидаясь ответа, побежала к себе наверх. Там, скрючившись на полу возле мыльницы, она дала волю слезам.

Разговор о Спиллере напомнил ей про жизнь на открытом воздухе, про ту вольную жизнь, которой, верно, ей больше не видать. Их новое убежище между стен может скоро превратиться в тюрьму…