Книга потерянных вещей - Джон Коннолли Страница 5

— Милости просим, — сказал он. — Я доктор Моберли. А ты, должно быть, Дэвид.

Дэвид кивнул. Доктор Моберли предложил ему сесть, затем пролистал лежащий у него на столе блокнот, подергивая себя за бороду, пока читал то, что у него там написано. Закончив, он поднял глаза и спросил у Дэвида, как тот себя чувствует. Дэвид ответил, что хорошо. Доктор Моберли спросил, уверен ли он в этом. Дэвид ответил, что более или менее уверен. Доктор Моберли сказал, что отец Дэвида о нем беспокоится. Он спросил Дэвида, скучает ли тот без мамы. Дэвид не ответил. Доктор Моберли сообщил, что его беспокоят приступы Дэвида и им вместе надо попытаться понять, что за этим кроется.

Доктор Моберли дал Дэвиду коробку с карандашами и попросил нарисовать дом. Дэвид взял простой карандаш, тщательно нарисовал стены и трубу, добавил несколько окон и дверь, а напоследок принялся за маленькие изогнутые плитки на крыше. Он весь погрузился в процесс вырисовывания черепицы, когда доктор Моберли сказал, что этого достаточно. Доктор Моберли посмотрел на картинку, а потом на Дэвида. Он спросил, не возникло ли у Дэвида мысли воспользоваться цветными карандашами. Дэвид объяснил, что рисунок еще не закончен и, уложив черепицу, он собирался раскрасить ее красным. Доктор Моберли о-ч-е-н-ь м-е-д-л-е-н-н-о, как некоторые книги из его библиотеки, спросил Дэвида, почему для него так важны эти плитки.

Дэвид задумался: а настоящий ли врач этот доктор Моберли? Считается, что доктора должны быть умными. Доктор Моберли не казался таким уж умным. Дэвид о-ч-е-н-ь м-е-д-л-е-н-н-о объяснил, что без черепицы на крыше внутрь попадет дождь. Поэтому черепица так же важна, как стены. Доктор Моберли спросил Дэвида, боится ли он того, что дождь попадет внутрь. Дэвид сказал, что ему не нравится быть мокрым. Снаружи это не так страшно, особенно когда на тебе подходящая одежда, но большинство людей не готовы к дождю, когда они дома.

Доктор Моберли выглядел чуточку смущенным.

Потом он попросил Дэвида нарисовать дерево. Дэвид снова взял карандаш, старательно нарисовал ветки и начал приделывать к ним маленькие листочки. Он дошел только до третьей ветки, когда доктор Моберли снова попросил его остановиться. На этот раз на лице доктора Моберли появилось такое выражение, какое бывало порой у отца, если тот ухитрялся справиться с кроссвордом в воскресной газете. Он привстал и с возгласом «ага!» принялся, как сумасшедшие ученые в комиксах, протыкать пальцем воздух. Видно было, что он чрезвычайно доволен собою.

Затем доктор Моберли задал Дэвиду кучу вопросов о его доме, маме и папе. Он снова спрашивал о потери памяти и о том, помнит ли Дэвид хоть что-нибудь об этом. Как он себя чувствует перед тем, как это происходит? Ощущает ли что-то необычное перед тем, как теряет сознание? Болит ли у него потом голова? Болит ли голова перед припадком? Болит ли она сейчас?

Но доктор Моберли не задал самого главного, по мнению Дэвида, вопроса, поскольку предпочел считать, что приступы вызывают полную потерю памяти и мальчик не в состоянии ничего вспомнить, когда приходит в себя. Это было не так. Дэвид подумал, не рассказать ли о странных пейзажах, которые он видит во время припадка, но доктор Моберли уже опять стал спрашивать о маме, а Дэвид не хотел говорить о маме, тем более с незнакомым. Доктор Моберли спросил его о Розе и о том, как он к ней относится. Дэвид не знал, что ответить. Ему не нравилась Роза и то, как к ней относится отец, но он не хотел говорить об этом доктору Моберли, потому что тот потом передаст отцу.

Под конец сеанса Дэвид заплакал, сам не зная почему. Он плакал так сильно, что из носа потекла кровь, и ее вид напугал Дэвида. Он зарыдал и завизжал, упал на пол и затрясся, а в голове у него вспыхнул белый свет. Он стучал кулаками по ковру и слышал, как книги выражают свое неодобрение, а доктор Моберли позвал на помощь, и отец Дэвида ворвался в кабинет. Потом все погрузилось во тьму. Казалось, что это длилось всего несколько секунд, хотя на самом деле прошло очень много времени.

В темноте Дэвид слышал женский голос и подумал, что он похож на голос мамы. К нему приблизилась фигура, но не женская. Это был мужчина, скрюченный человек с вытянутой физиономией, проявившийся наконец из теней своего мира.

И он улыбался.