Мистическая Скандинавия - Александр Владимирович Волков Страница 3

Стремясь приукрасить мир народной сказки без искажения оригинала, Асбьёрнсен прибег к самобытным описаниям норвежской природы – леса и гор, врезающихся в сушу фьордов, ниспадающих с головокружительной высоты водопадов. Братья Гримм тоже воспевали родную природу, на фоне которой герои их сказок обретали еще более гротескные черты. Чудовища норвежских сказок зачастую сливаются с окружающим миром, как тролль с каменной горой, и поэтому не столь устрашающи. В Норвегии мифологическая школа, от которой открестились братья Гримм, действительно правит бал.

Сильнее других пострадала от переработок и исправлений шведская сказка. Дело в том, что большинство скандинавских литераторов XIX–XX вв. писали свои сказки на шведском языке, и старинные предания потонули в море книг. Между тем вплоть до середины XIX столетия эти предания вызывали интерес и у прогрессистов вроде К. Линнея, сетовавшего в 1743 г. на поразительную живучесть национальных «суеверий», и у патриотов вроде Э. Г. Гейера, призывавшего в 1811 г. использовать фольклор в деле воспитания грядущих поколений.

В 1819 г. писатели Л. Хаммаршельд и Й. Имнелиус издали небольшой том «Шведские народные сказки». В полной мере занялись воспитательной работой Г. У. Хюльтен-Каваллиус (1818–1889) и Г. Стеффенс (1813–1893), подготовившие сборник «Шведские народные сказки и предания» (1844).

Швед и англичанин действовали в двух направлениях. Во-первых, сформировав шаблон на базе исландских саг, они подвели под него большую часть своих сказок, чье основное достоинство – не содержание, а стиль, имитирующий героические песни Средневековья. Народного, тем паче ужасного в этих сказках немного. Во-вторых, авторы привнесли в сказки протестантский дух, особенно ощутимый в их втором сборнике «Шведские сказки», к работе над которым были привлечены лица духовного звания. Тем же принципом руководствовалась в своем творчестве Лагерлёф.

В результате психологизация древних монстров достигла высшей точки. Если в Норвегии тролль по-человечески вредничает и разбойничает, то в Швеции он уже помогает человеку, вызывая жалость и нежность. Охотник Брюте, ненароком спасший от когтей орла маленького тролленка, замечает, какой он милый и ласковый. Доброе деяние не остается без награды: старые тролли преподносят виновнику торжества подарки, помогающие ему жениться на принцессе и сделаться королем. Ослик, один из чудесных подарков троллей, отверзает свои уста, чтобы осчастливить Брюте ценным советом и назидательной проповедью: «Забыл ты меня с собой взять, ну да ладно, прощу тебя! Тролленка-то от орла ты спас!» До гробовой доски будет помнить охотник славный подвиг свой…

Ну а воздушные эльфы и вовсе превращаются в небесных ангелов, вместе с героем возносящих хвалу Господу.

Третьей особенностью шведского фольклора, также усвоенной Лагерлёф, стала его систематизация по географическому признаку в целях приобщения читателя к традициям и быту различных областей страны. Инициатором выступил Х. Хофберг, издавший в 1882 г. сборник шведских народных преданий. Поскольку во главу угла ставился крестьянский быт, волшебные существа были насильно к нему приспособлены. Предпочтение отдавалось самым «обыденным» из них, в первую очередь – домовому, заурядному мужичку в летах, одетому в грубое серое платье, с остроконечной красной шапочкой на голове, блюдущему порядок в доме. А скажем, горный великан имел собственные «тайны политики», дорожил своим именем, а его богатство никому не шло впрок.

В книгах об английских и русских призраках мы разоблачили немало сентиментальных россказней. Но и они бледнеют в сравнении со шведским преданием «Привидение во Фьёлкинге». Следуя завету Джерома К. Джерома, жертва убийства демонстрирует свои раны посетителям проклятого дома, пока туда не приходит ночевать добродетельная помещица фру Барнсков. Храбрая фру не визжит и не падает в обморок, а в лучших традициях загробной медицины перевязывает призраку голову носовым платком и вкладывает фамильный перстень в зияющую рану. В знак благодарности она удостаивается откровения об имени убийцы и всю жизнь лечит страждущих чудодейственным перстнем, побив рекорд коронованных особ с их золотухой.

Скелет в церкви. Иллюстрация Ж. Вормса (1864) к «Исландским сказкам» Й. Арнасона

Всех ближе к школе братьев Гримм стоял исландский собиратель Й. Арнасон (1819–1888), который пользовался записями с мест, сделанными владевшими грамотой крестьянами и пасторами. На родине начинание Арнасона долгое время поддержки не находило – опубликованные в 1852 г. «Исландские сказки» были осмеяны образованным духовенством и интеллигенцией как «бабий вздор». И лишь после того как Арнасон издал двухтомник сказок в Лейпциге (1862–1864), в Исландии спохватились – раз передовые немцы его читают, чем мы хуже? И собрание Арнасона переиздали на родине в шести томах.

Архаичность исландских сказок была подчеркнута Е. М. Мелетинским, исследовавшим сюжет о мачехе и падчерице, однако в «Страшных немецких сказках» мы убедились, что эта древность касается только межчеловеческих отношений, а не выходцев из иного мира и связанных с ними событий. Их образы были основательно переработаны в среде крестьян и стали во многом походить на самих рассказчиков (вспомним хозяйственных аульвов, игривую дочь великанши, похотливого тролля).

Арнасон по мере сил пытался подражать братьям Гримм – не меняя сюжета, редактировал шероховатости, удалял пошлости, исправлял грамматические ошибки, – но и ему не хватило чутья, чтобы восстановить первоначальный облик чудовищ. Правда, с этой задачей не справился бы никто – удаленность Исландии от материковой Европы, с одной стороны, гарантировала самобытность ее фольклора, а с другой – лишала фольклориста письменных источников, которые могли бы помочь в деле возрождения утраченного. В родовых и королевских сагах роль чудовищ незначительна, поэзия скальдов знает только великанов, карликов и драконов, а монастырских летописей в Исландии не было. Одной народности для сохранения архаической сказки маловато – простолюдин склонен придавать свидетельствам о встрече с неведомым черты повседневности. Хотя исландские сказки датируются едва ли не IX–X вв., исторических данных для их поверки Арнасон не имел.

Из черт древности в исландских сказках можно отметить претензию на достоверность, веру рассказчика в истинность происходящего, непредсказуемость сюжета, слабость моральных оценок и главное – несчастливую концовку многих сказок. Но настоящего страха там нет, в отличие от исландских быличек о мертвецах.