Папа и море - Туве Марика Янссон Страница 2

Сумерки выросли, как обычно, прямо из земли и сгустились в тени деревьев. Вокруг стеклянного шара было чуточку светлее. Он лежал там, такой красивый на пенковом постаменте, отражая, как в зеркале, весь сад. Шар был папин, абсолютно его собственный, его собственный заветный сверхъестественный волшебный шар из светящегося голубого стекла, он был центром всего сада и долины, а также — почему бы и нет — всего мира!

Папа не стал сразу заглядывать в него. Сначала он рассматривал свои закопченные лапы и пытался собрать воедино все свои смутные, парящие вокруг огорчения. Когда на сердце у него стало тяжело, как никогда, он быстро заглянул в шар, чтобы почерпнуть утешение. Шар всегда дарил ему утешение. Все это долгое теплое, неописуемо красивое и печальное лето папа каждый вечер спускался сюда, чтобы заглянуть в стеклянный шар.

Шар всегда был прохладным. Голубые его краски были глубже и яснее, чем море, и весь мир так преобразовывался в нем, что становился прохладным, и отдаленным, и чуждым. В центре мира папа видел самого себя, свою собственную большую мордочку, а вокруг нее отражался, как в зеркале, измененный, похожий на грезу сказочный ландшафт. Голубая земля была далеко-далеко внизу, и там, в глубине, в недостижимом, папа начинал искать свою семью. Она всегда появлялась, если только он ждал. Она всегда отражалась в стеклянном шаре.

Естественно, в сумерках у них всегда было столько дел! Они всегда что-то делали. Мама Муми-тролля то и дело бегала из кухни в погреб — принести масло или колбасу к чаю. Или шла на картофельное поле. Или за дровами. Всякий раз у нее был такой вид, словно она шла совершенно другой, новой дорогой, и это казалось ей страшно интересным. Но ведь никогда точно не узнаешь! Она ведь могла мысленно участвовать в какой-то таинственной забаве, она играла для самой себя или тоже лишь ходила вокруг, чувствуя, что живет на свете. Она появлялась, катясь, словно белый хлопотливый шарик, где-то очень далеко среди самых голубых теней. Там проходил Муми-тролль, далекий и очень сам по себе, там по склонам моталась малышка Мю, как само движение: ее почти не было видно — это было просто мелькание чего-то решительного и самостоятельного, чего-то такого независимого, что не было даже необходимости хвастаться или представляться. Но внутри стеклянного шара в зеркальном изображении они становились необычайно маленькими, а их движения — беспорядочными и путаными.

Папе Муми-тролля это нравилось, это была его вечерняя игра. Она вселяла в него уверенность в том, что они нуждаются в защите, что они где-то в глубине моря и об этом известно лишь ему одному.

Теперь было уже почти темно. И вдруг внутри стеклянного шара возникло что-то новое: там зажегся свет. Мама Муми-тролля зажгла свет на веранде, она не делала этого все лето. Горела керосиновая лампа. В один миг вся надежность и уверенность сконцентрировались в одной-единственной точке на веранде, а не где-то в другом месте. На веранде сидела мама и ждала свою семью, чтобы напоить ее чаем.

Стеклянный шар угас, и голубизна перешла в сплошную темноту. Ничего, кроме лампы, не было видно.

Папа постоял немного, сам не зная, о чем размышляет, потом повернулся и пошел домой.

— Ага! — сказал папа. — Думаю, теперь можно спать спокойно. На этот раз опасность миновала. Но безопасности ради я пробегусь на рассвете вниз и проверю…

— Ха! — воскликнула малышка Мю.

— Папа! — закричал Муми-тролль. — Ты ничего особенного не заметил? У нас лампа!

— Да, я подумала, что теперь, когда вечера становятся длинными, самое время зажечь лампу. Вечером так этого хочется… — сказала мама.

Папа сказал:

— Но ведь так вы покончите с летом. Лампу зажигают только тогда, когда кончается лето.

— Но ведь потом наступит осень, — тихо сказала мама.

Лампа грела и тихонько жужжала. При свете все делалось таким близким и надежным — и тесный круг, составлявший семью, и то, что они чувствовали и на что надеялись. А вне этого круга все было чуждое и ненадежное, темнота громоздилась все выше и выше и уходила все дальше и дальше.

— Некоторые папы всегда решают сами, настало ли время зажигать лампу, — пробормотал папа в свою чашку с чаем.

Муми-тролль разложил свои бутерброды в обычном порядке — сперва с сыром, затем два с колбасой, потом с холодным картофелем и сардинами и, наконец, с джемом. Он был совершенно счастлив. Мю ела только сардины, потому что чувствовала: этот вечер был совершенно необычный. Почерневшими глазами она задумчиво смотрела в темноту сада.

Свет от лампы падал на траву и на куст сирени. Он слабо проникал в мир теней, где наедине с собой сидела Морра.

Она так долго сидела на одном месте, что земля под ней успела замерзнуть. Трава треснула, как стекло, когда Морра поднялась и придвинулась поближе к свету. Шепот ужаса пронесся сквозь листву, когда задрожавший лист клена, свернувшись, упал, на плечи чудовища. Астры отодвинулись от нее как можно дальше. Кузнечики перестали стрекотать.

— Почему ты не ешь? — спросила мама.

— Не знаю, — ответил Муми-тролль. — Есть у нас какие-нибудь поднимающиеся шторы?

— Да, на чердаке. Они не понадобятся нам, пока мы не погрузимся в зимнюю спячку. — Повернувшись к папе, мама спросила: — Теперь, когда у нас есть лампа, не займешься ли ты моделью своего маяка?

— Чепуха! — фыркнул папа. — Это просто ребячество! Это несерьезно.

Морра еще немного придвинулась к дому. Не спуская глаз с лампы, она тихо покачивала огромной тяжелой головой. Белая дымка холода то и дело прокатывалась у ее ног. И вот она медленно заскользила вперед, к лампе, громадная серая тень воплощенного одиночества. Оконные стекла слабо позвякивали, как при отдаленных ударах грома, а сад затаил дыхание. И вот Морра уже у веранды, она остановилась перед четырехугольником света на ночной земле.

А потом быстро бросилась к окну, и свет лампы ударил ей прямо в глаза. И тогда покой веранды нарушили крики, беготня и движения, похожие на взмахи крыльев; стулья упали, лампу унесли, и веранда погрузилась в темноту. Все помчались в дом, в самую глубину, в его сердце, в цитадель надежности, где и спрятались со своей лампой.

Морра постояла немного, дыша морозом на неосвещенное оконное стекло, и ускользнула прочь, снова став частью мрака. Трава звенела и трескалась там, где она проходила, проходила все тише и тише, все дальше и дальше. Сад, содрогаясь, ронял листья, а потом снова задышал. Морра прошла мимо, теперь ее нет.

— Совершенно незачем баррикадироваться и не спать всю ночь, — сказала мама. — Морра, наверное, снова что-нибудь уничтожила в саду. Но она не опасна. Ты ведь знаешь: она не опасна, хотя и ужасна.

— Конечно опасна! — воскликнул папа. — Даже ты боишься ее. Ты страшно испугалась… Но тебе нечего бояться, пока я в доме…