Маяк на Омаровых рифах - Джеймс Крюс Страница 2

Пустогрохи — семейство большое. Родом этот карликовый народец из Южных морей, где, как известно, много вулканов, у которых внутри беспрерывно что-то грохочет. Тут пустогрохи родятся на свет. Но, к сожалению, этих зеленых гномов с красными носами рождается слишком уж много. Грохоталок в вулкане на всех не хватает, и пустогрохам нечего делать. Вот почему иные покидают родные края. Проникнут ночью тайком на корабль и уходят скитаться по белу свету. Как-то раз один из таких скитальцев прокрался на торговое судно, которое плыло из Южных морей к острову под названием Гельголанд, что в Северном море. Пока «Длинная Анна» (такое у корабля было название) бороздила просторы Южных морей, пустогрох сидел на корточках в трюме между мохнатыми кокосовыми орехами. Это местечко он выбрал по двум причинам: во-первых, если проголодаешься, то всегда можно поживиться сладким кокосом, а главное — в трюме отменно грохочется! Но поначалу он сидел тихо и смирно. «Длинная Анна» уже обогнула Индокитай, а потом Индостан, причалила в Сингапуре, зашла в Коломбо, а матросы и знать не знали, что на корабле пассажир без билета.

Но стоило пароходу выйти из Аденского залива в Красное море, как по ночам стали твориться всякие странности. Только усталые моряки прилягут поспать, как из трюма доносится адский грохот. Точно акулы-молоты резвятся под кораблем, без передышки долбя по обшивке тупыми носами. Матросы выскакивают из своих гамаков: откуда шум? — и бегом к трюму. Открывают люк — а там тишина. В трюме темно и не слышно ни звука. Озаряемый светом тропических звезд, корабль мирно скользит по волнам, и ровно, как метроном, стучит в темноте двигатель. Матросы снова ложатся. Но стоит забраться под одеяло, опять трещит и грохочет… Так они вскакивали спросонок много ночей подряд и наконец совсем обессилели. Один только капитан сохранял присутствие духа. Он догадался, что на борту шалит пустогрох. Правда, команде ничего не сказал. Моряки — народ суеверный. Узнают, что на пароходе завелся гном, сойдут на берег в ближайшем порту — и поминай как звали.

Когда «Длинная Анна» шла через Суэцкий канал в Средиземное море, стрелка барометра вдруг ухнула вниз и остановилась на буре. Моряки посмотрели на голубое небо и яркое солнце — и, честно сказать, не поверили. Но моряку полагается быть осторожным. Матросы послушались предупреждения, подошли к берегам Сицилии и бросили якорь в порту Сиракузы: переждать непогоду.

А пустогроху только того и надо. Ведь это из-за него упал барометр! Пустогрохи умеют свистеть по-особенному. Свистнут — и тут же все птицы вокруг начинают носиться как ошалелые, а барометры — падают. Вот почему на «Длинной Анне» резко упал барометр, а пароход бросил якорь в порту.

Наступила ночь. Пустогрох вылез в открытый иллюминатор, спрыгнул на мол и поскакал по темным улочкам Сиракуз. Во время долгого плаванья бедняга мучился морской болезнью, и только ночная возня да сумятица на корабле слегка поднимали его пустогрохий дух. И вот наконец под ногами — земля! «Не остаться ли в Сиракузах?» — размышлял пустогрох. Тем временем улочка привела его к какому-то высоченному дому; из-под приоткрытой двери виднелась полоска света. Услыхав голоса, пустогрох замедлил шаги и прислушался.

— Согласна ли ты, Лелина Мурлина, стать женой Сальваторе Коттоне и служить ему верой и правдой? — спросил кто-то басом.

— Да! — прошептал женский голос.

«Свадьба! — сказал про себя пустогрох. — Наверное, это церковь. Ну, сейчас они у меня попляшут!»

Он шмыгнул в приоткрытую дверь и, даже не поглядев на гостей, полез наверх, к органу. И только гости открыли рты, чтобы запеть что-то очень красивое, как органные трубы вдруг завыли и замяукали. Кошачий концерт, да и только! Пустогрох молотил по клавишам, как кузнец по наковальне. Трубы визжали — аж мороз пробирал по коже! Пустогрох был уверен, что гости со страху бросятся врассыпную. Но не тут-то было: гостям, похоже, понравилась пустогрохая музыка. Они подпевали органу и так старались, как будто наверху сидел настоящий музыкант.

«Ну дела… — удивился гном. — Чего бы еще такого придумать?»

Он захлопнул крышку органа и огляделся. На полу валялась веревка, а рядом пылились три старых пюпитра. Недолго думая, он связал их вместе и потащил за веревку, громыхая железом, по галерее, где, как ни странно, оказалось еще с десяток фисгармоний. Под куполом загудело, заухало, забабахало… Но если он думал, что гости перепугаются, то жестоко ошибся. Они продолжали скулить и выть, как ни в чем не бывало. Тогда ему расхотелось шуметь, и он потихоньку спустился вниз: поглядеть на эту странную свадьбу.

Когда он спрыгнул с нижней ступеньки, гости уже собирались на улицу. Пустогроха заметили, к нему сбежались, стали пожимать руки.

— Вы играли великолепно! — неслось со всех сторон. — С таким чувством! Большое спасибо!

— Да что вы! — отвечал пустогрох. — За что же спасибо-то?

Он был очень разочарован. Не затем живет пустогрох на свете, чтобы радовать человека! Да и свадьба-то оказалась — кошачьей… А «церковь» — обыкновенным складом, где хранились старые фисгармонии и пианино.

После такой неприятности ему начисто расхотелось оставаться в Сиракузах.

«Если мой грохот ласкает слух, то стоит ли грохотать?» — с этой мыслью он поскакал обратно на мол, юркнул в знакомый иллюминатор, зарылся в кокосы и крепко заснул.

Наутро барометр показывал «ясно», и пароход опять вышел в море. Матросы все удивлялись: где же шторм? А капитан, знаток пустогрохого свиста, усмехался в бороду и помалкивал. Вот прошли они Гибралтарский пролив, между Африкой и Испанией, взяли курс на север и поплыли вдоль побережий — португальского, испанского и французского. В Бискайском заливе заштормило, и с тех пор волны никак не могли успокоиться. Пароход качало с боку на бок, с носа на корму, а пустогрох лежал весь больной и бледный среди мохнатых кокосов — ух как они грохотали! — и ни капельки не хотел шуметь. Для подкрепления сил он изредка разбивал орех, выпивал молоко и без всякого аппетита жевал кусочек-другой белой мякоти. Путешествие ему разонравилось.

Только на широте немецкого города Бремена волнение наконец улеглось. Пустогрох устало поднялся на ноги и впервые за много недель чуть-чуть оживился. Когда же вдали показался остров Гельголанд, он и вовсе повеселел и ночью вдоволь нагрохотался кокосами. А утром, свеженький как огурчик, даже прокрался в каюту к самому капитану, чтоб еще разок свистнуть и сбить с толку барометр. Довольный, сидел он, скрестив ножки, на невысоком столике, подливая чернила в пивную кружку и тыча карандашом в красное яблоко, как вдруг чья-то рука схватила его за шиворот — прямо за ворот зеленой курточки из пальмового волокна — и вздернула вверх… Да это же капитан! Пустогрох забыл прикрыть дверь и не услышал, как тот тихонечко подошел, — вот и попался по неосторожности.