Торпи - Александр Парфентьев Страница 11

Когда бобрёнок открыл глаза, он понял, что висит высоко над землёй, зубами вцепившись в верёвку. Теперь он знал — идея полежать на длинном тонком предмете была действительно глупой. Но мысль эта его нисколько не утешила.

— Держись крепче! — услышал бедолага гневный шёпот Харчо. — Сейчас я перекушу верёвку. Постарайся упасть не на голову, уродец!

«Почему же я сам до сих пор не перекусил её?» — пронеслась в голове несчастного какая-то посторонняя мысль. Если бы бобрёнку было время подумать над этим вопросом, он бы догадался, что верёвка не порвалась благодаря тому, что он зажал её коренными зубами, которые были не такие острые, ведь они предназначались для жевания.

— Кусаю! — донеслось от поленницы.

Торпи зажмурился. И почти сразу почувствовал, что стал лёгким как пёрышко, голова его закружилась, а в мордочку подул ветер. Лай собак ударял то в правое ухо, то в левое, то удалялся от него, улетая куда-то вверх, то приближался, смещаясь вниз.

Наконец, Торпи приоткрыл один глаз. Всё вокруг него вертелось и кружилось, ветки дерева, занавеска, забор, сарай, поленница и козырёк крыльца — всё мелькало перед глазами, то увеличиваясь, то уменьшаясь в размерах, а он продолжал держаться зубами за верёвку. Вдруг он налетел на ветку, и та отбросила его, завертев с ещё большей силой. Лай внизу превратился в захлебывающийся визг. Собаки носились по двору, пытаясь изо всех сил ухватить странного летающего зверька за хвост. Для них это была новая захватывающая игра. Если бы Торпи в ту минуту мог увидеть, что его полёт спас всех серых разбойников вместе с Харчо, которые, воспользовавшись суматохой, устремились к лазу, — он бы разжал зубы, потому что посчитал бы, что им теперь уже можно гордиться. Но ничего этого он не знал, и даже мыслей таких в его голове не было. Поэтому отважный бобрёнок приготовился сражаться до самого конца.

Когда ветка попыталась в очередной раз хлестнуть его, Торпи сам ударил в неё хвостом и вдруг с невероятной скоростью полетел прямо в окно с жёлтой занавеской! Он почувствовал боль в боку, в следующий миг раздался оглушительный звон, верёвка порвалась, и бобрёнок кубарем покатился по полу комнаты верхнего этажа.

Шум ещё долго сотрясал ему уши, а когда улёгся, Торпи осторожно приоткрыл глаза. Он увидел просторное помещение, во много раз большее его родного бочонка. Луна отбрасывала тени от странных высоких предметов, которыми было заполнено помещение. Один из предметов был пониже и пошире. Торпи присмотрелся, и у него от ужаса встала шерсть на спине: с этого предмета на него глядели большие чёрные глаза!

Бобрёнок бешено заработал лапами, но острая боль пронзила ему бок, и он замер, а когда боль притупилась, Торпи огляделся по сторонам и с удивлением обнаружил, что не сдвинулся с места ни на шаг. Он просто лежал на спине и болтал лапами!

Под чёрными глазами, внимательно изучавшими его, он разглядел нос и рот. Рот был маленький, клыки из него не торчали, и бобрёнок немного успокоился. Значит, его не перекусят пополам прямо сейчас. А пока он подумает, что ему делать.

Неожиданно рот начал шевелиться, и бобрёнок услышал непонятные слова, которые, по всей видимости, обращались к нему:

— Бедненький, да ты весь в крови! Как же ты напугал меня! Я решила, что это ворона влетела…

Торпи никогда раньше не доводилось слышать людей, он думал, что их голос должен походить на гром, но звуки, исходившие от этого человека, были очень ласковыми и добрыми. Бобрёнок даже воспрял духом.

— Ты не убьёшь меня? — пропищал он в ответ.

— Несчастненький! Стеклом порезался! — снова заговорил человек, и по нежной интонации слов Торпи догадался, что его не убьют.

«Странно, — подумал он, — а мама рассказывала про них такие ужасы!»

Но в следующий миг он уже переменил своё представление о людях. Что-то громыхнуло, и в комнату ворвался человек размером с десять бочонков, поставленных один на другой.

— Что тут творится?! Почему разбито окно? — прогремела гора. — Собаки так расшумелись, словно к нам в дом ломится толпа бандитов!

— Не бандиты, а маленький зверёк, — ответил ему ласковый голос. — Он влетел прямо в комнату. Это он разбил стекло, но только нечаянно. Посмотри, у него рана на боку.

— Какой ещё зверёк?! — снова затрубило чудовище. — Ах, этот!

Бобрёнку не нужно было знать человеческий язык, чтобы понять, что с ним сейчас сделают что-то ужасное. Если не перекусят пополам, то скорее всего, раздавят — в этом он ни капельки не сомневался!

Гора склонилась над ним. Торпи приготовился защищаться, но с рваным боком и лёжа на спине делать это было очень неудобно. Ему ничего не оставалось, как громко запищать на страшную лапу с толстыми пальцами, потянувшуюся к нему.

— Да это же бобер! — гора вдруг затряслась, извергая из себя отрывистые кашляющие звуки. — Вот так номер! А я сначала подумал, что это белка-летяга, только откуда она могла взяться в наших краях? Но бобер?! Как он умудрился залететь к нам в окно, если до реки не так уж и близко? Да и не любители они по воздуху летать!

— Ну какая разница, папа? — ответил десяти бочонкам человеческий ребёнок. — Ему больно, его надо полечить.

— Возьми в аптечке бинт и перевяжи его. А я схожу во двор, гляну, что там за шум.

На то, что творилось снаружи, и правда стоило посмотреть. Торпи так бы и сделал, если бы не боль в боку, от которой в глазах плясали разноцветные круги.

А дело было вот в чем, — крысы, спрыгивая с сарая, случайно задели засов на дверях, и они распахнулись. И теперь по всему двору с громким кудахтаньем носились куры, а собаки с лаем их гоняли. Стоял такой невообразимый гвалт, что его было слышно, наверное, даже в лагере серых разбойников.

Но всё это совершенно не интересовало человеческого ребёнка, который осторожно разглядывал рану на боку у бобрёнка.

— Ты ведь потерпишь, да? Ты не будешь меня кусать? — ласково приговаривала девочка, срывая с бинта бумажную упаковку.

Торпи конечно не понимал о чем она говорит, но от девочки исходила такая доброта и ласка, что ему и в голову не пришло кусаться. Бобренок стерпел всю боль, которая обжигала его, пока девочка промывала рану и забинтовывала ему бок.

— Вот и молодец, вот и умничка! — повторяла она каждый раз, когда приподнимала бобрёнка над полом, чтобы пропустить под ним бинт.