Сашенька - Саймон Себаг-Монтефиоре Страница 93

Сашенька вся сжалась, пытаясь не закричать. Он коснулся ее губ, потом засунул ей в рот палец.

Сашенька почувствовала медный привкус.

Он сказал, дурачась:

— Я не хочу быть грубым. Не мучай меня! Я люблю женщин! Вкус их вагины! Не принуждай меня. — Он снова сел за стол, приняв деловой вид. — Подумайте хорошенько. Я знаю о вас все: о вашем прошлом, семье, работе, вагине… которую я не собираюсь пробовать при сложившихся обстоятельствах. А? Берия забарабанил пальцами по письменному столу.

— Вы нам поможете? Встать! Ну! А то вас быстренько сотрут в порошок, застрелят как бешеную собаку! Через минуту вас отведут назад в камеру, а я вернусь к своей работе. Подождите. Не поворачивайтесь. Закройте глаза.

Она слышала, как он выдвинул ящик стола.

Единственная дверь в дальнем конце кабинета открылась. Она слышала мужское дыхание, скрип сапог, приближающиеся шаги.

— Только не на персидском ковре. Это хороший ковер. Скатайте его. Вот так, — услышала она слова Берии.

Раздался глухой стук. Ее глаза вновь наполнились слезами — она опять чувствовала на языке едкий запах гвоздичного одеколона.

— Спасибо, товарищ Бык!

Вернулся Кобулов. Что происходит? Какая-то игра?

Внезапно ее сковал страх.

— Отлично! Сейчас. Отведите товарища Песца назад в камеру… И раз, два, три… поворачивайтесь!

Что-то похожее на дубинку обрушилось на ее правую щеку, и так сильно, что она обернулась вокруг своей оси и упала на паркет. Мир превратился в калейдоскоп красных пятен. Она лежала на паркете, смотрела на письменный стол, возле которого стоял, улыбаясь, Берия с черной дубинкой в руках.

Держась за дергающуюся щеку, она не сводила глаз со стоящих пред ней начищенных до блеска сапог, за которыми валялась куча грязного тряпья. Она поняла, что куча живая, шевелится, вздрагивает. Ее взгляд привлекла бесформенная масса, вся в синяках и кровоподтеках, пальцы, из-под ногтей которых сочилась кровь, небритое лицо, красные веки, настолько опухшие, что глаза еле открывались. От изумления у нее отвисла челюсть.

— О чем вы думали, когда приносили это сюда? — спросил Берия. — Неужели вы не знали, что я беседую здесь с Сашенькой? Вы забыли постучаться, товарищ Кобулов! Тук-тук — вас что, не учили вежливости?

— Извините, Лаврентий Павлович! Не знал, что вы заняты, — ответил великан Кобулов. — Нужно поработать над этим старым куском дерьма — еще один упрямец. Но мы же не хотим, чтобы она увидела то, что ее испугает, верно?

— Разумеется, нет, — ответил Берия. — Помогите ей подняться и отведите назад в камеру.

— Отвратительный синяк! — заметил Кобулов, прикасаясь к Сашенькиной щеке и морща нос. — Должно быть, вы где-то споткнулись.

Он помог ей встать, Сашенька была не в силах отвести глаз от тела, лежащего на грязном полу.

— Пойдемте, мы должны уберечь вас от этого отталкивающего зрелища — так тяжело сдерживать товарища Родоса, когда он закусывает удила.

— Родоса? — прошептала она.

В другом конце комнаты коренастый мужчина с волосатой родинкой на щеке, заостренными чертами лица и головой, похожей на куриную фрикадельку, поглаживал черную дубинку.

Следователь Родос, в сером мундире, перетянутом широким поясом, в грязных сапогах, скромно пожал плечами и, дерзко взглянув на Сашеньку, стал наносить удары в живот человеку на ковре. Он очень медленно и размеренно поднимал над плечом дубинку, словно играл в мяч. Человек на полу каждый раз издавал почти такой же стон, как корова, которая (Сашенька видела сама) телилась в имении Цейтлиных на Украине.

— Невежливо так глазеть, но зрелище завораживает, верно? — сказал Берия, когда она уходила.

Кобулов взял Сашеньку за руку и вывел в коридор, где с белозубой улыбкой ее ожидал следователь Могильчук.

— Надеюсь, мы еще встретимся, — произнес Кобулов, возвращаясь в кабинет Берии.

Сашенька вся дрожала. Не в состоянии больше сдерживаться, она извергла из себя все, что съела; во рту остался вкус сыра. Она не могла поверить увиденному. Вот так Берия относится к старым большевикам! Вот чем Ваня занимался по ночам, а потом возвращался домой, к детям! Вот что случилось с бывшими владельцами их дачи и квартиры!

Она все еще не верила, что на нее есть компромат, — было очевидно, что пока никто из арестованных ни в чем не признался. Она еще может отсюда выйти, если не потеряет голову. Любой ценой.

Но где сейчас Ваня? Где Беня? Она вспомнила время, которое они проводили вместе в гостинице, в сарае, целовались на улицах, как подростки, пели у реки «Очи черные», дарили друг другу цветы в самые романтические мгновения своей жизни. Семь тысяч рубинов Кремля продолжали сиять. Сейчас она любила обоих: Ваню и Беню, по-разному, страстно. Теперь они оба — ее семья. Они — единственное, что у нее есть, как и она у них, в этом ущелье теней. Они пошли обратно, вверх по лестнице, потом вниз, прочь из мира карельской сосны, пальм, запаха одеколона, назад, к едкой вони капусты, мочи, хлорки, во внутреннюю тюрьму.

Ей пару раз пришлось облокотиться на стену, чтобы не упасть. Она прикоснулась к щеке: под глазом кровоточило, щека опухла.

— Снегурочка, Карло, Подушка, Кролик! Снегурочка, Карло, Подушка, Кролик! — повторяла она.

Они в безопасности? Прошло три дня с тех пор, как они уехали, — две ночи и три дня с ее ареста. От сознания того, что Сатинов позаботится о детях, в ее груди зрело невыразимо теплое чувство любви, к которому никто не мог прикоснуться.

— Вот мы и дома, — сказал Могильчук, заводя ее назад в камеру. — Отдохните. Утром поговорим. — Сашенька тяжело опустилась на нары. — Ой, а вы узнали своего дядю Менделя? Думаю, это был он, — по крайней мере, то, что от него осталось.

37

На ночь свет в камере не выключали. Трубы отопления затряслись, загудели и стали нагреваться, хотя на дворе стояла жара: в камерах и без того было невыносимо душно. Сашенька забарабанила в дверь.

— Сесть на нары, арестованная. — Замок со скрежетом открылся. В дверном проеме стояли два надзирателя.

— Я буду жаловаться наркому Берии, в Центральный комитет партии.

Включили отопление, хотя на улице уже лето. И пожалуйста, погасите свет, я не могу заснуть.

Надзиратели переглянулись.

— Мы доложим о ваших жалобах начальству.

Дверь захлопнулась. Стало еще жарче. Сашенька вспотела. Она едва могла дышать, ее мучила жажда.

Она сняла платье и легла в одном белье на нары. Свет был настолько ярким, что она не могла уснуть, как бы плотно ни закрывала глаза и ни зарывалась лицом в матрас. Когда наконец она погрузилась в тревожный сон, открылся глазок в двери.

— Арестованная, встать!

— Я сплю, сейчас ночь.