След ангела - Олег Рой Страница 9

— А ты не замечал, что после того, как ты его выпьешь, у тебя моча пахнет кофе?

— Это как?!

— Ну, ты где-нибудь через час писаешь и чувствуешь как будто запах кофе…

— Нет, вроде не замечал…

— А ты проверь в следующий раз, — предложил Лева.

— Это, наверное, оттого, что организм выводит кофеин, — предположил Артем.

— А ты когда-нибудь об этом с кем-нибудь говорил? — продолжал гнуть свою линию Лева.

— Нет.

— И не слышал, не читал об этом?

— Нет.

— И я не читал, не слышал. И вот что я думаю… Миллионы людей на всех континентах пьют кофе. И все потом, по крайней мере мужчины, чувствуют у мочи кофейный запах. И никто никогда ни с кем об этом не говорил. А ведь могли бы поделиться… Занятно, правда?

Сашке проверить истинность этой гипотезы так и не удалось. Мать не давала ему кофе не потому, что, как говорят врачи, он вреден молодому организму, а потому что считала копейки от зарплаты до зарплаты, и выходило, что кофе им не по карману. Даже растворимый. Но когда где-нибудь с гостях изредка бывало, что Саньке, словно взрослому, предлагали кофе, он всегда охотно соглашался и просил сделать покрепче. А потом пил, стараясь не морщиться. Вкус напитка ему не слишком нравился, перебить горечь не удавалось даже сахаром. Но он терпел только ради одного. Ради того, чтобы, когда придет пора зайти в туалет, раздувая ноздри, принюхаться: не ощущается ли в воздухе легкий кофейный аромат? Так он и не понял, есть запах или нет, но каждый раз с тех пор, выпив кофе, вспоминал Леву. И когда занимался гимнастикой, тоже его вспоминал. Для Санька зарядка, которую он делал через день-два на третий, была сущим наказанием. Отжимаясь или размахивая тяжеленными литыми гантелями, он часто думал о Леве, об упрямце, который наверняка каждое утро, сжав зубы, подтягивается до полного изнеможения, подгоняя себя беззвучным окриком: «Замолксис! Замолксис!» И, как ни странно, эти мысли ему помогали.

Еще лучше Санек понял своего приятеля, когда впервые побывал у Залмоксисов дома и увидел его отца. Оказалось, что Лева растет похожим на него как две капли воды. Залмоксис-старший был такой же низкорослый, только полный, поперек себя шире, коренастый, весь словно сложенный из булыжников, с такими же мохнатыми бровями и упрямым подбородком, с тем же колючим взглядом исподлобья, как у сына. Оба они — и отец и Лева — никогда не вращали короткой шеей, словно в ней вообще не было мускулов, а поворачивались сразу всем корпусом. Это движение если и не выглядело угрожающим, то, по крайней мере, производило впечатление.

Тогда же, в седьмом классе, на ноябрьские праздники Санек с Левой собирались на день рождения к Тане Усольцевой. Левины родители отправлялись в свою компанию и обещали подвезти друзей на машине. Санька пришел раньше назначенного времени и поднялся к Залмоксисам в квартиру.

Дверь открыл Левин отец. Крепко пожал руку Саньку. Он был в вечернем костюме, поблескивавшем, как кусок антрацита, в жесткой белой сорочке и широком цветном галстуке.

— Давай, проходи. Мои прихорашиваются: и Левка, и его маман. Их теперь не скоро от зеркал оторвешь. Так что, если хочешь, пройдем на кухню.

— Спасибо, — застеснялся Санек, — лучше я тут подожду. Фотографии ваши посмотрю.

Прихожая была довольно тесной. Однако она казалась больше из-за того, что на всех ее стенах, а также и в коридоре висели большие окантованные фотографии — черно-белые и цветные — с раздольными русскими пейзажами. Озера и реки, широкий вид с холма, старинные храмы, покосившиеся колокольни, крепостные стены, луга, поля, леса… Лева рассказывал Саньку, что в молодые годы его отец, Рафаил Израилевич, всерьез занимался туризмом и фотографией. С дорогой и престижной по тем временам камерой «Киев» он объехал чуть ли не всю тогда еще огромную страну, а потом в лаборатории, наверное, немало сил потратил, чтобы снимки вышли безукоризненными, словно из дорогого календаря.

Сейчас Левин отец плечом к плечу с Саньком, как на выставке, шел от фотографии к фотографии, сам смотрел на них с интересом, словно видел в первый раз, и с удовольствием комментировал:

— Это Закарпатье, Невицкий замок, — говорил он, показывая на живописные старинные развалины. — По легенде, в нем жила Злобная Дева, которая, чтобы не стареть, принимала ванны из крови невинных девушек… А вот водопад в Сартавале, на границе с Финляндией. Видел фильм «А зори здесь тихие»? Его на этом водопаде снимали. Лотосовые поля под Астраханью, в дельте Волги. Посмотри, какая красота! Ты небось и не знал, что у нас в России тоже лотосы есть, думал, только в Китае да в Индии?

Признаться, Санька вообще никогда о лотосах не думал.

— Ведь вы бы могли большие деньги на этом делать, — сказал он, чтобы поддержать разговор.

— Когда я фотографией занимался, никто еще о деньгах не думал. Снимали для души. Только девушкам любимым дарили, — он кивнул в сторону двери, за которой, видимо, наряжалась Левина мама.

— Ну, а сейчас?

— А сейчас я уже не снимаю. Теперь, когда появилась современная аппаратура, из фотографии выветрилось все, что делало ее искусством, интересным занятием. Раньше ведь как было? Выдержку и диафрагму приходилось вручную выставлять, экспонометром поработать, расстояние и освещенность на глаз определять. А с проявкой сколько возни было? В темноте, не дай бог, хоть лучик света попадет. Проявишь — и развешиваешь сушить на веревке, как белье… А нынче что? Клик-клик без всякой настройки, слил фото в компьютер и не знаешь, что с ними делать дальше. Все мастерство заменил фотошоп. Фотки — правильно их теперь называют. Разве вот это — фотки? — он указал на развешанные пейзажи. — Это фотоработы. За каждой — по нескольку сотен километров маршрута, по дню-два-три подходов, прицеливания… По две-три пленки, отснятые впустую… Мой отец говорил: «Если из сотни фотографий удались две или даже три — считай, что тебе крупно повезло». У меня вся стипендия уходила на пленку, бумагу, проявитель…

— А зачем вы тратили на них и время и деньги? — удивился Санек.

Рафаил Израилевич ответил сразу же. Тема эта у него была, без сомнения, давно обдуманной.

— Как бы тебе объяснить… Ни за чем. Для собственного удовольствия. Каждый человек что-нибудь делает ни за чем. Обязательно. Иначе он как бы и не человек. Дело просто в том, чтобы выбрать себе занятие для души. Я, например, фотографировал ни за чем. Другой кто-нибудь в те же годы за девушками бегал, тоже просто так, третий книги собирал. Собрал, скажем, целую библиотеку, так что она всю квартиру заняла. Собрал и спросил себя: зачем мне все эти книги? А ни за чем.

«А мой отец ни за чем водяру глушит», — пронзила вдруг Санька горькая мысль. Но вслух он ничего не сказал, только болезненно поморщился.

— Вот ты говоришь — деньги… — продолжал Рафаил Израилевич. — Поверишь ли, у меня никогда в жизни и мысли не было продавать свои работы. Ни тогда, ни сейчас. Я просто не хотел этого делать. Но когда кто-то искренне говорит: «Раф, какая хорошая фотография, как было бы здорово, если бы она висела у меня дома!» — я просто снимаю ее со стены и отдаю. Мне и в голову не приходит попросить за это какие-то деньги… Да, — вдруг рассмеялся он после некоторой паузы. — Такой уж я уродился. Вот Левка — другой, он в мать. С ранних лет зарабатывает на своих компьютерах, но это не мешает ему брать с родителей на карманные расходы или у родственников под праздники деньги в подарок клянчить. Левушка утверждает, что…