Волшебный свет - Джей Эшер Страница 9

— Конечно, — отвечает мама, и дама с косой кладет на прилавок четыре плаката. — Сьерра повесит их после обеда.

Ныряю под прилавок за степлером и выхожу на улицу с плакатами. Разглядываю их внимательно, и меня разбирает смех: не уверена, что мусоровоз в гирляндах привлечет большую толпу! Такое могли придумать только жители маленького городка.

Когда я была помладше, родители Хизер пару раз брали меня на парад, и, должна признать, там было весело. Все, как в старые добрые времена. Теперь я смотрю праздничные парады только по телевизору, и те устраивают в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. На них редко встретишь шествие Общества мопсовладельцев и Друзей библиотек, или увидишь тракторы, из динамиков которых доносятся рождественские гимны в стиле кантри. Хотя у нас в Орегоне наверняка устраивают такие же парады.

Я прикрепляю верхние углы последнего плаката к деревянному фонарному столбу у входа на базар. Затем разглаживаю плакат и тут слышу за спиной голос Эндрю:

— Помощь нужна?

У меня опускаются плечи.

— Да нет, справлюсь.

Прикалываю скрепками два нижних угла. Затем отступаю на шаг назад и делаю вид, что изучаю плоды своих трудов, а на самом деле жду, чтобы Эндрю ушел. Но когда оборачиваюсь, то вижу, что он обращался не ко мне, а к очень симпатичному парню, нашему ровеснику. Он сантиметров на десять выше Эндрю, в одной руке у него елка, а другой он откидывает со лба прядь темных волос.

— Спасибо, я справлюсь, — отвечает он, и Эндрю уходит.

А парень смотрит на меня и улыбается. На левой щеке играет прелестная ямочка. Я тут же чувствую, как у меня краснеют щеки, опускаю взгляд и смотрю себе под ноги. В животе ухает, я делаю глубокий вдох и напоминаю себе, что красивая улыбка не говорит о человеке абсолютно ничего.

— Ты здесь работаешь? — Голос у него бархатный, как у певцов на пластинках 1930-х годов, которые бабушка с дедушкой любили ставить в Рождество.

Я поднимаю голову и напускаю на себя деловитый вид.

— Вы нашли подходящую елку?

Он все еще улыбается, и еще эта ямочка… Убираю волосы за уши и заставляю себя смотреть ему в глаза, хотя очень хочется отвести взгляд. А еще я с трудом сдерживаюсь, чтобы не подойти ближе.

— Да, — отвечает он. — Спасибо.

Меня смущает то, как он смотрит на меня — как будто изучает. Я кашляю и отвожу взгляд, а когда поднимаю голову, вижу, что он отвернулся и уходит, неся елку на плече, как будто та ничего не весит.

— Этот оттенок красного тебе идет, Сьерра.

У фонаря материализуется Эндрю; он смотрит на меня и качает головой. Хочется сказать в ответ что-то язвительное, но ко мне еще не вернулся дар речи.

— А ты знала, что ямочки на щеках — это уродство? — продолжает он. — Это значит, что одна из мышц у него на лице недостаточно развита. Жуть, если вдуматься, да?

Переношу вес на другую ногу и окидываю Эндрю взглядом, означающим: «Это все или ты еще что-то хотел сказать?» Видимо, взгляд получается более злым, чем я того хотела, но кто-то должен отрезвить его, а то еще подумает, что ревность повысит его шансы.

Я отношу степлер обратно в контору и жду. Что, если тот парень с ямочками вернется, чтобы купить мишуру или лейку с длинным носиком? А может, ему понадобится гирлянда или омела. Но потом я начинаю чувствовать себя по-дурацки. Ведь я сама назвала Хизер все причины, почему не хочу заводить ни с кем роман. Эти причины были вескими, и за последние десять минут ничего не изменилось! Я здесь всего на месяц. На месяц! Нет у меня времени и желания с кем-либо связываться.

Но Хизер все-таки удалось сбить меня с толку. Правда, а что плохого в невинном краткосрочном романе? Подруги вечно обвиняют меня в придирчивости. Может, я бы меньше придиралась к недостаткам, если бы знала, что пробуду с кем-то всего пару недель? И если этот кто-то окажется красавчиком с милейшей ямочкой на щеке, тем лучше для него! И для меня.

Вечером посылаю Хизер сообщение: «И что включает в себя курортный роман?»