Омуты и отмели - Евгения Перова Страница 9

На Марину сыпались все новые и новые ужасы – про детей, про Юлю, Анатолия, про всех! «Зачем, зачем, – терзалась она, – зачем я не настояла, чтобы мы уехали? Надо было заставить их силой! А теперь… Это я буду виновата, если что-нибудь случится, я! И с Мусей тоже я виновата. Давно надо было заняться девочкой…» Марина так боялась повторить ошибки собственной властной и суровой матери, опомнившейся слишком поздно, что ударилась в другую крайность, и сейчас это хорошо понимала, хотя всю жизнь ей казалось, что она тоже излишне сдержанна с детьми – особенно на фоне сентиментального Лёшки, который моментально рассиропливался, стоило только Мусе улыбнуться. К тому же, как ни горько было это признавать, Марина узнавала в Мусе собственные черты: упрямство, эгоизм, женскую стервозность – все это когда-то бушевало и в ней самой, а чувственность… Да что говорить, она до сих пор млела от одного Лёшкиного прикосновения!

Страх разъедал ей душу и мешал восстановиться, а времени не оставалось совсем. Марина забыла все, что она должна и могла сделать с собой, и просто пропадала – замерзала насмерть посреди сумасшедшей жары. Еще немного, она вся превратится в лед и рассыплется на тысячи осколков!

Марина подтянула колени к груди, обхватила себя руками и замерла, пытаясь удержаться на кружащемся и качающемся, словно палуба корабля в жесточайший шторм, деревянном полу.

– Марин? Марина! Ты где? О господи!

Юля подбежала к ней и села рядом, тормоша. Сначала она даже отдернула руку, обжегшись о лед Марининого тела.

– Марина, ты жива? Боже, какая холодная! Что с тобой? Помочь тебе? Давай встанем, а?

– Я… не смогу… надо согреться.

– Сейчас!

Юля принесла какие-то одеяла, накрыла Марину, потом сама прижалась к ней, невольно вздрогнув от холода.

– Чем, чем тебе помочь?

– Ты уже… помогаешь.

И действительно, Юля помогала: от нее шло ровное мягкое тепло, прогонявшее Маринины страхи.

– Я… так боюсь… – прошептала Марина.

– Мне тоже страшно. Это нормально. Странно было бы, если б мы не боялись.

– Я за Лешу… боюсь. Если вдруг… что… с ним. Я не переживу.

– Переживешь, – неожиданно жестко сказала Юля. – Переживешь. Куда ты денешься. У тебя дети.

– А если с детьми что? Как тогда жить? – И Марина вдруг завыла в голос – на одной ноте, тоскливо. Юля не утешала ее, просто сидела рядом. Потом вздохнула:

– Ты знаешь, я много думала в последнее время. Было о чем – ты знаешь. И я одну вещь поняла: каждый имеет право на смерть. Даже наши дети. Не в том смысле, что может сам руки на себя наложить, нет. Просто мы в смерти – не властны. У каждого свой срок. И когда он придет… А пока живем, надо жить. Ты вот меня от смерти спасла, спасибо тебе. Не мое время было. Если сумеешь, и Лёшку спасешь, и детей. Значит, еще им не время. Детей страшно терять. Но мы их не для себя рожаем, понимаешь? Для мира, для их собственной жизни. Не для себя. Надо отпускать когда-то. Надо. А уж что будет… Марин, ты не вини себя. Это я про Мусю. Ты сделала что могла. Теперь она сама должна справляться.

– Мне все кажется, мало сделала…

Марина села. Голова уже почти не кружилась, и тело слегка согрелось. Она обняла Юлю:

– Спасибо тебе.

Юля кивнула:

– Не за что. Всегда зови, как замерзнешь.

– Юль, почему? Почему мы с тобой раньше не дружили? Ведь всю жизнь рядом.

– Не знаю. Может, потому что Валерия тебя забрала себе? Целиком?

– Скажешь тоже…

– Ну что, встанешь?

Марина встала – ее слегка шатало, но с этим уже можно было справиться.

– Я пойду к реке спущусь, полежу там на траве. Надо сил набраться.

– Пойти с тобой?

– Нет, спасибо, родная. Теперь я справлюсь.

Марина легла навзничь на землю – трава вся высохла и пахла сеном. Небо затянуло белесой дымкой, солнце казалось воспаленным красным глазом, грозно смотрящим сверху. Жара чуть спа€ла, но духота, настоянная на дыме и гари, давила на грудь. Марина закрыла глаза. Теплый бок земли покачивался под ней, как будто баюкал. Снизу, из глубины, шло ровное сильное тепло, которое пронизывало все тело Марины, наполняя его силой и энергией. Марине казалось, что она сама стала травой и пустила корни. Зияющая пустота в душе наполнялась светом и любовью, и зарастала черная трещина в сердце, разбитом злыми словами дочери. Марина знала: Муся кричала это все в запальчивости, сама себя не слыша, но легче от этого не было. И она боялась, что Леший так и не сможет простить дочь.

Марина слегка задремала, и ей привиделось, что она – такая маленькая! – лежит в огромной ладони земли, согнутой ковшиком. Ладонь проросла травами и корешками, а на пригорке у основания большого пальца даже цвели какие-то ромашки и васильки. Посмотрев вверх, она увидела вторую руку, прикрывавшую ее сверху: голубая ладонь неба с редкими белыми облачками и пробивающимися сквозь сомкнутые пальцы лучами солнца. Ее насквозь пронзило этими лучами, которые были – счастье! «Надо Лёшке рассказать, – подумала она, просыпаясь. – Только он такое написать может». И услышала звук моторов возвращавшихся джипов.

Муся тоже слышала этот звук. Все это время она просидела в домике, устроенном мальчишками на разлапистой сосне, росшей на опушке неподалеку от дома. Сначала она всласть порыдала, прислушиваясь, не прибежал ли кто за ней – она надеялась на Митю. Но Митя не пришел, и тогда она заплакала уже по-другому, ужасаясь тому, что наделала. Ей уже даже хотелось, чтобы ее нашел отец – пусть бы поругал, она бы покаялась, и все! А как самой выходить из этой ситуации, она не понимала. Но отец тоже не пришел. В пожар Муся не очень верила: а, эти взрослые! Вечно пугают всякими ужасами и перестраховываются! Она слышала, как уехали машины, и еще поплакала, жалея себя: ее почему-то совсем не радовало, что она сумела настоять на своем. Потом она заснула, а когда проснулась, настали странные сумерки, наполненные призрачным ржаво-розовым светом. Муся не знала, что делать, и решила было остаться на ночь в домике. Но ей ужасно хотелось есть, да и в лесу везде что-то шуршало, скрипело и потрескивало, так что Муся, вспомнив надвигающийся пожар, в который вдруг сразу поверила, быстренько слезла по веревочной лестнице и понеслась в сторону деревни, не разбирая дороги – внизу под деревьями было уже совсем темно. Она обошла деревню по кругу – где-то тарахтел трактор, кто-то суетился около машин, еще что-то происходило недалеко от дома Семеныча, и Муся пошла туда: а вдруг там Митя? Но Митя как раз и работал на тракторе, а здесь копошились Семеныч с Ванькой – они забрасывали землей развалины старого сарая, стоявшего слишком близко к лесу.

– Ты смотри, кто к нам пришел! Никак помочь хочешь? – довольно язвительно сказал Семеныч и сплюнул, а Ванька посмотрел на Мусю исподлобья:

– Вали отсюда! Так бы и врезал тебе, дура!

Муся фыркнула и пошла от них. Семеныч проворчал ей в спину: