Сама себе враг - Виктория Холт Страница 9

Все это создал мой отец… При упоминании о нем люди всегда восклицали:

– Как жаль, что он погиб! Какая трагедия для Франции!

Иногда, слыша это, я чувствовала некоторую неловкость, поскольку понимала: люди порицают таким образом нынешнюю власть – то есть, попросту говоря, мою мать; ведь Людовик был еще слишком молод, чтобы его можно было ругать за дурное правление.

Когда мы приблизились к Лувру, я почувствовала, что сердце мое наполняется гордостью. Мы называли этот дворец Новым Лувром, поскольку старый стал столь ветхим и небезопасным, что Франциск I, [18]любивший красивые здания, решился его перестроить. Едва приступив к этому, Франциск умер, но следующий король, Генрих II, [19]и его жена Екатерина Медичи тоже обожали прекрасные дворцы и продолжили начатое дело. И я сама преклоняюсь перед красотой; пока не пришлось мне покинуть Францию, я часто проезжала мимо Нового Лувра – и всякий раз трепетала при виде великолепного фасада – творения Филибера Делорма. [20]

К свадебным торжествам при дворе отнеслись со всей серьезностью. В Париже мы могли позволить себе быть более расточительными, чем эти испанцы в своих провинциальных городках, и собирались показать надменным грандам, какие мы тут богатые и умные.

На время все должны были забыть о своих обидах и наслаждаться празднествами. Редко доводилось мне видеть свою мать такой счастливой. Она получала столько удовольствия от свадеб! Позже она начала прививать мне стойкую приверженность к католицизму и стремление везде и всегда отстаивать истинную веру. Существовали две заповеди, которых следовало придерживаться любой ценой. Первая гласила: я сама должна быть ревностной католичкой и строго следить, чтобы весь народ – ради его же собственного блага – пребывал в лоне святой католической церкви. Вторая заповедь касалась священного права королей на власть: государь – помазанник Божий; трон дарован ему самим Господом; потому монархия непоколебима и вечна – и никакой другой формы правления быть не может.

Но сколь бы непреклонна ни была моя мать в этих двух вопросах, она все же обожала торжества, пиры, балы и твердо решила, что будет веселиться вовсю. И не важно, что сказал бы по этому поводу старый де Сюлли. Ее это совершенно не волновало. Он мог ворчать в одиночестве сколько душе угодно. Герцогу указали на дверь сразу же, как только он потерял своего господина.

Денег не жалели. Все собирались славно попировать на свадьбе, которую устроила государыня, именующаяся отныне королевой-матерью, поскольку у Франции была теперь и молодая королева. Для меня это было прекрасное время. Я забыла про уроки, про скучные однообразные занятия, про строгие замечания мадам де Монглат – все это кануло в прошлое. Сейчас мы праздновали свадьбу нашего короля, и я собиралась насладиться каждым мгновением этих торжеств.

Я танцевала. Я пела. «Какое обворожительное создание – маленькая мадам Генриетта!» Я не раз слышала эти слова и успевала заметить на лице матери довольную улыбку.

Какое счастье! Я молилась, чтобы оно длилось вечно.

Многие наши увеселения были выдержаны в испанском духе – в честь королевы, конечно. Некоторые наши дворяне проявляли кастильскую галантность; исполнялись кадрили и испанские танцы. Гастон и я немного освоили испанское па-де-де, которое и исполнили, ко всеобщему восторгу двора. Некоторые дамы и кавалеры переоделись богами. Я сидела с вытаращенными глазами, наблюдая, как Юпитер вводит в зал Аполлона и Диану; затем появилась Венера, которая, преклонив колена перед молодой королевской четой, стала нараспев читать стихи о Прекрасной Испанке. Бедный Людовик смотрел на все это с отвращением; юному королю нелегко было улыбаться и изображать из себя счастливого новобрачного. Вполне возможно, что он вовсе не хотел жениться и теперь немного волновался, думая о будущих своих супружеских обязанностях… точно так же, как и Елизавета. А вот юная королева, откинув назад свои длинные белокурые локоны и выставив напоказ прелестные руки, явно наслаждалась всем происходящим.

В какой-то момент некая старая женщина взяла меня за руку и усадила рядом с собой.

Сперва я не знала, кто она, однако была заинтригована… Эта особа внушала мне благоговейный страх. У нее был царственный вид, поэтому я сразу догадалась, что она важная дама; и все же я не могла понять, чего она хочет от меня.

Она вцепилась мне в плечи своими старческими руками и принялась внимательно меня разглядывать. Я не могла отвести от нее глаз. У нее было морщинистое лицо, под глазами залегли глубокие тени, однако благодаря толстому слою румян и белил женщину эту издали вполне можно было принять за молодую. На ней был пышный черный парик, а наряд ее навевал мысли о прошлом. Широкий плащ, отделанный золотой тесьмой, давно уже вышел из моды.

– Итак, ты – маленькая мадам Генриетта, – произнесла старая дама.

Я кивнула.

– И сколько тебе лет? – с улыбкой спросила она.

– Шесть, – ответила я.

– Дитя, – прокомментировала она. – На самом деле – нет, – возразила я, гордо вскинув голову.

Она засмеялась и коснулась моей щеки.

– Прекрасная нежная кожа, – сказала дама. – И у меня была такая же… когда-то. В твоем возрасте я была самой прелестной девчушкой во всей Франции… и самой умной. Говорили, что я развита не по годам. А ты, малышка?

– Не знаю, – смущенно прошептала я.

– Значит, ты не такая, верно? Крошка Марго [21]знала все. С колыбели! – самоуверенно заявила дама.

– Вы… королева Марго? – удивилась я.

– А, так маленькая мадам Генриетта слышала обо мне! – обрадовалась она. – Да, ты могла бы быть моей дочерью – подумай об этом. Я была супругой твоего отца до того, как он женился на Марии Медичи.

Я взирала на старую даму с благоговейным ужасом. Разумеется, я много слышала о ней, но никогда не думала, что встречусь с ней лицом к лицу. Она пользовалась дурной славой в молодости… да и потом тоже.

– Мы с твоим отцом ненавидели друг друга, – заявила она. – Мы дрались, как дикие кошки. А потом развелись, и он женился на твоей матери. Если бы он поступил по-другому, тебя бы на свете не было, верно? Какой ужас! Разве ты можешь представить себе мир без мадам Генриетты?