Соблазн - Кен Шэйкин Страница 9

Его вдохновение быстро иссякает. Но оно продлилось достаточно долго для того, чтобы погрузить ее в пучину наслаждения — выдающееся достижение для любого эгоистичного любовника. Кто мог знать, что этот жалкий вонючий тип окажется таким жеребцом. Первый мужчина в ее жизни, чья техника достойна его жезла, способного создавать аккомпанемент ее арии, какой не смог бы создать ни один дирижер, столь совершенно согласовывая звучание оркестра и подводя его к неизбежному кульминационному моменту. Без всяких ухищрений со своей стороны она без напряжения смогла взять самую высокую ноту, его же бравурная партия торжественно завершилась, не привлекая к себе внимания. К сожалению, мужчина вышел из строя. И все же она не может терять из-за него голову. Только не после такого захватывающего представления. Она лишилась сознания до начала спектакля, а он может умереть, когда все закончилось. Занавес опустился, а у дирижера случился сердечный приступ. Страстный порыв отнял все силы, которые этот туберкулезник смог собрать. Ей показалось, что он собирается умереть прямо на ней, вернее, в ней. Она представила, как звонит по телефону 911, объясняя властям, что, хотя мертвец и лежит на ней, она не убивала его. Его убила ее вагина. (Можно вообразить, сколько подобных звонков они получают.) Она с неудовольствием отпихивает его, он вытаскивает свою затычку, перекатывается через нее. На лице его написана самодовольная усмешка, а взгляд выражает что-то среднее между удовольствием и мукой. Как у умершего, увидевшего свет в конце тоннеля и понимающего, что там начинается загробная жизнь, если только ему хватит времени, чтобы достичь другой стороны.

Бог не умер. Он просто лишился сознания. Хотя она решила, что он умер за ее грехи. Мужчина по-прежнему дышит. Фактически храпит. Барбара не винит его в этом, хотя он вдруг сделал сентиментальное признание, что не использовал презерватив. Ни свободная любовь, ни безопасный секс не были тем, в чем она нуждалась. Вместо этого у нее был писающийся внук и сломанный вибратор. В ее жизни не хватало чего-то героического. Ее яичники, может быть, не способны к оплодотворению, но наконец-то бабушка трахнулась.

И теперь она хочет одного: забыть, что когда-либо сюда приезжала. Искусность виртуозного пениса заслуживала уважения, но это не имело отношения к мужчине. Надо было признать, что ужасное зловоние во время совокупления лишь усилило ее утреннее недомогание. К счастью, не будет никаких долгих прощаний, не было также и речи об оплате прошедшей ночи. Он уже спит, и это дает ей время встать. Он не потрудился ни раздеться сам, ни раздеть ее. Это, должно быть, во французских традициях, восходящих к скромному девятнадцатому веку, когда в квартирах было прохладно, из окон дуло и утром уютно устроившиеся, задушенные трупы предпочитали быть обнаруженными в одежде.

Итак, она предпочитает уйти по-другому. Точно также, как на вечеринке, она покинет сцену и сбежит по пожарной лестнице. Она приводит себя в порядок, бросив последний взгляд на логово художника. На животное в его логове. На мужчину. В известном смысле его можно назвать покоряющим, но все это грустно. Она не хотела бы ближе познакомиться с ним, сочувствовать этой неприкаянной душе, разделять с ним его меланхолию. Если она останется поблизости надолго, ей захочется вымыть его, для чего потребуется установить ванну, не говоря уж о ванной комнате, кровати и спальне. Нет-нет. Это потребует слишком много сил. Ей был нужен одноразовый секс, и она получила даже больше, чем ожидала. Но она должна оставить ему что-нибудь взамен. Деньги? Это придало бы всему происшедшему оттенок дешевизны. А в их ночной поездке не было ничего, считавшегося бы дешевым по сравнению с актом истинной любви (электрическим, дышащим). Однако мимолетность этого затянувшегося мгновения создавала незабываемые ощущения. И, несмотря на безвкусицу окружающей обстановки, она сохранила свое достоинство, а лежащий мужчина относится к породе джентльменов, хотя и пахнет так отвратительно. Она не собирается платить ему. Он почувствовал бы себя оскорбленным, найдя сто долларов на том месте, где лежала она. Он стоит гораздо больше.

Поэтому она оставила свои часы «Ролекс», которые он сможет заложить, не подвергая унижению свою гордость. Это покажется случайностью, а вернуть подарок у него не будет возможности. Ей это представлялось своего рода политическим заявлением, отметанием ее буржуазного конформизма, элементарных атрибутов комфортабельного пригородного умирания. Для него же это станет спасением. Он сможет платить за свою нищенскую комнату и питание в течение следующего года. Тогда как она вряд ли заметит, что ее часы больше не тикают. Отказ от своего счетчика времени и постоянного спутника станет для нее символом вновь найденной причины бытия. Переспать с кем-либо не было тем, в чем она действительно нуждалась. Просто временная цель. И она понимала, что все, что требовалось ей в более чем наполовину прожитой жизни, кроме Бога, мужа или собаки, ей придется начать искать завтра. Эта старая пташка, вылупившаяся из давно снесенного, исцарапанного, разбитого и поджаренного яйца, готова была покинуть пустое гнездо, расправить крылья и, возможно — только возможно, если не сломает себе шею, — полететь.