Ожерелье из разбитых сердец - Светлана Лубенец Страница 9

– Хорош! – рявкнул сын.

В ответ и прозвучала странная фраза, сказанная твердым голосом женщины, которую я считала нежным, чуть увядшим цветком:

– Я ни за что не выйду из игры, понял!

– Тут не до игр! Тоня... она – другая...

– И в чем же?

– Она называет себя Волчицей.

– Отлично... Это может стать новым направлением...

На этом «направлении» я решила войти в комнату. Да, Надежда Валентиновна сказала нечто странное, но я все равно ничего не боюсь! В особенности – «нестандартных профессий». Мне нет дела до профессии Феликса. Я никогда этим не интересовалась. Мне не нужны дивиденды с его трудов. Мой приятель и одновременно начальник Кирилл Мастоцкий мне всегда хорошо платил. Я сама обеспечивала свою жизнь. Предыдущие женщины Феликса меня не интересовали. И у меня было полно мужчин. Некоторых я бросила сама, другие, как и женщины сына Надежды Валентиновны, не смогли вынести меня. С ними тоже происходило что-то вроде нервного срыва. Нелегко сосуществовать с Волчицей. У Феликса получалось. У нас с ним все получалось в лучшем виде. Я никогда в жизни не была так счастлива, как сейчас.

Конечно, через несколько дней я все-таки спросила его о работе. Так... Из чисто спортивного интереса. Мне хотелось знать, чем его профессия так сильно не угодила матери и тем дурным женщинам, которые из-за нее смогли отказаться от Феликса.

– Я работаю дома на компьютере, – ответил он.

Я никогда не видела его компьютер включенным, а потому спросила:

– У тебя разовые заказы?

– Что-то вроде этого. Я работаю по договорам.

– Работы немного?

– А почему ты об этом спрашиваешь? – удивился он.

Я сказала про вечно выключенный компьютер. Он рассмеялся.

– А чего его зря включать? У него вентилятор, собака, гудит, как три пылесоса. Все никак не могу сменить. Когда ты у меня в гостях, этот звук – лишний. А работа у меня такая, что... в общем, то пусто, то густо... Погоди, ты еще здорово огорчишься, когда я его включу.

– Почему?

– Это будет означать «густой» период. Мне тогда, уж прости, будет не до тебя...

После этих его слов я окончательно успокоилась. Дурам, которыми, безусловно, являлись его предыдущие бабенции, конечно же, хотелось, чтобы Феликс целиком и полностью принадлежал им. А у него, значит, бывают периоды, когда он по горло завален работой и ему не до женщин. О! Я сумею это перенести, потому что отлично понимаю состояние полной поглощенности делом. Когда я пишу для Мастоцкого отчеты о проделанной работе, даже есть не хочу. Впрочем, я уже, кажется, это говорила... А Феликс был прав, когда заявил матери, что Тоня, то есть я, – другая и интереснее всех его бывших. Да! Это так! Я другая! Я Волчица. А Волчица непременно дождется своего Волка с охоты!

* * *

Вскоре началось ЭТО. То есть сначала я, конечно, даже не подозревала, что началось. Все шло своим чередом. Как всегда. Я любила и была, как мне казалось, любима взаимно. А однажды на мой электронный адрес пришло странное письмо. Вот его содержание:

«Раз вы читаете эти строки, значит, я все-таки решилась. Программа должна отослать вам письмо после того, как с момента моих похорон пройдут положенные сорок дней. То есть, если в течение сорока дней никто не пошлет с моего ящика ни одного письма, тогда вы получите его – мое последнее. Я все рассчитала. Очень странно писать о собственных похоронах и сороковинах. Будто не о себе. Будто о ком-то другом, незнакомом, а я еще буду жить долго-долго... Нет, не буду. Не хочу. Незачем. Не для кого. То есть вообще: НЕ ДЛЯ КОГО и НЕЗАЧЕМ. Боюсь, что с вами случится то же самое. Я видела вас вместе с ним. С НИМ! Он чудовище! ЧУДОВИЩЕ! Впрочем, я злоупотребляю большими буквами. Их величина ничего не сможет вам объяснить. Мне ничего не стоило определить ваш электронный адрес. Я программист... Программистка... Хорошая программистка. Можно уже написать – бывшая... да... Практически, хакер... бывший... Когда я... Впрочем, вы не сможете сделать то, что смогла я, зато можете не поддаваться этому человеку. С вашего знакомства прошло всего пара месяцев. Не будете же вы утверждать, что успели за это время влюбиться насмерть. Хотя... смерть ходит за этим человеком по пятам. Или нет... Он водит ее с собой за ручку. Она его сообщница. Впрочем... Да, опять „впрочем“... Этим словом я тоже злоупотребляю. Я вообще всем злоупотребляю. Жизнью злоупотребляла. Любовью злоупотребляла. Доверием злоупотребляла. И с чем осталась? Ни с чем. А вы... Вы прочтете мою жизнь от корки до корки. Только бы не было слишком поздно. Для вас.

Что-то я расписалась. Тяну время? Пожалуй... Все! Прощайте! Желаю вам лучшей участи! Очнитесь, Антонина!»

Я посчитала бы, что письмо пришло в мой ящик по ошибке, если бы не имя. Конечно, можно предположить, что письмо было написано другой Антонине, но вы поищите-ка другую Антонину моложе шестидесяти лет. Нынче это имя не в почете. Меня назвали в честь прабабушки, замечательной красавицы, в надежде на то, что из меня со временем вырастет нечто подобное. Не развилось. Прабабушка сама по себе, я – сама по себе. Ничем на нее не похожа. Она – волоокая брюнетка с запредельным взглядом и небрежными прядками, выбивающимися из волнистой прически в стиле звезды немого кино Веры Холодной. Я приземленная шатенка с геометрической стрижкой и замороженным взглядом.

Итак: Антонина – это все-таки я. Он – это Феликс, потому что другого «его» у меня не было уже около года. У меня нет привычки нырять из постели в постель. С того времени, когда я окончательно сказала Мастоцкому «нет», прошло... да-да... около года: одиннадцать месяцев. Вот так! Да! Мой начальник периодически приударяет за мной. Мы с ним со студенческих времен сто раз сходились, расходились... В последний раз разошлись, поскольку мне не нравилось, что Кирилл не хотел афишировать наши отношения в отделе, обращался ко мне исключительно на «вы» и постоянно требовал не противопоставлять себя коллективу. Он даже пытался выставлять мне условия: если я... то он... В конце концов я послала его подальше. На что мне такой муж, который станет вечно извиняться за меня перед коллективом? Да и вообще: замуж, как я уже говорила, меня никогда не тянуло.

Я довольно долго раздумывала над всем этим из тех соображений, чтобы подольше не возвращаться мыслями к электронному письму. Но Мастоцкий был настолько обыкновенным среднестатистическим мужчиной, что долго думать о нем не получалось. Волей-неволей пришлось перевести взгляд на монитор, на котором так и висело это письмо.

Можно, конечно, распечатать его, сунуть под нос Феликсу и спросить: «Что ты на это скажешь?» Я на его месте не сказала бы ничего, а вдобавок покрутила бы пальцем у виска. Еще бы! Где доказательства того, что речь идет именно о нем? А может, о Мастоцком? Нет! Я ведь знаю, что не о нем! Кирилл если уж и станет водить кого-нибудь за собой за ручку, то точно не смерть. В крайнем случае мою бывшую подругу Маринку. И задворками, чтобы женщины вверенного ему отдела не увидели, а то мало ли что. Маринка каждый раз прыгает к Кирке на шею, когда я для нее эту шею освобождаю. Впрочем, Мастоцкого я освободила навсегда.