Револьвер - Изабелла Сантакроче Страница 9

Моей единственной отдушиной в это время были посиделки со старухой с механической рукой, курительницей табака. Я познакомилась с ней в полдень. Она сидела в халате на лестничной площадке. Этой конечностью она поливала гортензии. Нажимала на пульт, чтобы управлять ей. Рука была из жесткой резины цвета сметаны. Она двигалась, а мне виделось, что дирижируют оркестром. Заставляют вибрировать скрипки под подбородком девушек со светлыми волосами. И было в этом что-то романтическое, хотя мне и было тоскливо смотреть на нее. Это была синьора, приближавшаяся к своей могиле без страха. Воительница с копьем. Пронзала им время. Вдыхала его, как сигареты. Я хотела бы, чтобы она была моей бабушкой и научила меня на все плевать. И она курила. Как она курила. Как настоящая курильщица табака. Вставляла сигарету между пальцами из полиэфира. Ей нравились крепкие. С никотином в каждом миллиметре. То, что я ее посещала, стало для меня бегством от действительности. Бегством от домашних дел. Она в квартире с очень старым псом, который с трудом ползал по полу. Очень грязная квартира, повсюду пакеты. Сигареты даже в углах. Такая тишина, что даже мошка могла тебя побеспокоить. Она усаживалась в свое массажное кресло. Устройство цвета зеленой воды. С кнопками. У нее, если она нажимала на желтую, волнообразно двигалась грудь. Я наслаждалась этим представлением. Это она дала начало нашим встречам. Со щелчка зажигалки начинался табачный ритуал. Мы заполняли пепельницы. Также ей нравилось танцевать. Она ставила танго и просила меня потанцевать с ней. Было странно хватать ее бесплотную руку. Ее искусственная рука смотрела вверх. По комнате она двигалась по диагонали. Иногда она с силой сгибала меня до пола. У меня поскрипывали кости. После нескольких сигарет эта квартира превращалась в неожиданно раскрывшуюся музыкальную шкатулку. Бал дебютанток, погубленных излишествами. Две танцовщицы в никотиновом тумане. Когда я уходила оттуда, то понимала, навстречу чему иду. Я видела свое будущее, которое возникало передо мной, как Мадонна. Тогда меня охватывала паника. Мне приходилось распахивать окна. Распахнув их, я смотрела, как люди идут в пустоту. Я немного высовывалась и обдумывала свой прыжок. Посиделки с курильщицей были мгновенной передышкой, за которой следовала буря. Я сидела на стульчаке и мастурбировала. В зеркале мое отражение. Мои пальцы между ног. Умиротворенное и немного взволнованное выражение. Я была прекрасна. Была ужасным чудовищем.

Запеченные яблоки. Приближался конец марафонского забега для этого фрукта. Три дня готовить его. Безостановочно. Сломя голову. Без сна. Постоянно. После похорон моей родственницы. Тетушки с пораженными мышцами. Произошло это обезоружившее меня событие. Я оплакала ее смерть.

Меня позвал социальный работник. Как-то в полдень. Из писем он составлял речь? Старался делать это тактично. Пытался быть не очень жестоким, сообщая об этой смерти. Прошло почти три года с того дня, как я ее покинула. Социальный работник мне рассказал, что за ней ходила китаянка, которой она платила. Совсем желтая девушка с косичками. Весной она готовила ей рулетики. Что-то из кухни ее мест. Свинина в кисло-сладком соусе. Медуза с миндалем. Сладости. Сыпучие пески. Из-за этих разнообразных блюд у нее увеличилась печень. Она сдохла из-за цирроза печени. Каждый раз на столе стояла сливовица. Иногда он приходил, чтобы проконтролировать. Он сказал китаянке, чтобы та готовила ризотто без соуса. Овощи на пару и ничего спиртного. Думаю, она не понимала моего языка. Возможно, мне нужно было более тщательно следить за ней. Быть с ней в полдень. Проверять ее поведение. Бедняжка наверное много страдала. Она кричала, извиваясь на постели. В комнате вонь от сои. Азиатских напитков. От ее тела исходил запах этилового спирта. Я его слушала, сжимая двумя руками трубку. Грязная шлюха. Умерла. Широко раскрытые глаза, как в фильме ужасов. Я ему сказала, что приду. Приду завтра на похороны. И на все остальное. Когда я повесила трубку, меня охватило отчаяние. Прямо. Напротив. Лицом к лицу. Но какого черта. Два дня назад с Джанмария я была зоопарке. Жирафы в клетках. Гиппопотамы в лужах. Похожие на меня обезьяны на резиновых деревьях. Он хотел покататься на лодке. По озеру. С лебедями. Знаешь, как было весело. Время от времени по ошибке ударял их веслами. У одного лебедя на голове не было перьев. У другого раздерганное крыло. Они были ободраны, как кукольные мишки у детей. Пока мы как идиоты плавали по воде, чей-то сеттер выпрыгнул из лодки. Жуткое зрелище. Он вцепился зубами в белое горло лебедя. Трепал его, пока не задушил. Крики. Переполох. Сбесившиеся улетающие лебеди. Я закрыла глаза руками. Когда я узнала новости о тете, я стала как сеттер. Я чувствовала себя ублюдком. Несмотря на то, что бросила ее, чтобы спасти себя. Несмотря на то, что существовали веские мотивы, чтобы выгородить себя. Мне совсем не удавалось оправдаться. Хотя я часто желала ей смерти. Я не понимала, почему я так страдала. Бросившись на пол, я плакала. Говорила себе, что дрянь.

На следующий день мы поехали на машине. Конечно, вместе со свекровью. Она сидела на задних сиденьях, руководя нами. Она думала, что мы находимся в отпуске. Нас поджидали туристические приманки. Она передавала нам напитки. Бутерброды с говядиной. Оладышки. Это не я придумала взять ее. Это придумал ее сын. Моральная опора. Плечо. Утешение. Поддержка. Дура. Из-за нее злополучный траур становился для меня все хуже. Из-за нее я все сильнее чувствовала себя мерзкой тварью. Она спрашивала, откуда появилась эта несчастная. Быть может, я пыталась спрятать ее. Почему я ей не сказала. Она принялась грызть семечки. Хомяк, надувший щеки. Грязная шлюха, какие нервы. Мы прибыли с опозданием. Ехали медленно. Постоянные остановки. Ее уже выносили из раскаленной комнаты. Гроб еще не был закрыт. Я ее видела. Ее тело казалось восковым. Не хватало только огня, чтобы она растаяла. Казалось, она улыбается. Спокойно. Никаких следов паники. Холодная, как мрамор. Я поцеловала ее в щеку. То, что я испытывала, не на что не было похоже. Неопределенный оттенок неуловимого цвета. Смерть. Потом все остальное. Служба. Одинокая процессия. Сопровождающих мало. Три кошки. На обочинах кипарисы. Земля. Лето. Могила. Молитвы. Речи. В листве сидит ворон. Надгробная плита. Последнее прости. Занавес. Тишина. Зуд в голове. Трусики врезались в ягодицы. Боль в левой ноге. Хочется снять туфли. Я вышла с кладбища, опершись подбородком на руку. Мои мысли напоминали стрелки часов. Выскакивали каждую секунду, Джанмария включил зажигание. Опять в машине. Бутерброды. Напитки. Жизнь возвращается. Вновь притворяемся, что живем. Фарс продолжается. Пусть все идет ко всем чертям, пусть все провалится в тартарары. Пенистый поток всякой дряни. Бунтари. Водопад, который неожиданно извергнул их в воздух. Я сидела в каноэ. Не в машине. Быстро мчалась по водной глади смертельных проклятий. Каждый километр наполнял меня адреналином. Как будто бы воздух был напоен кокаином. На каждом километре я приобретала силы. Я превращалась в бомбу. Не поддающуюся разрушению. Реакция после потрясения от окоченелости умерших. Ответный удар. Как на мотоцикле зимой. У тебя мерзнет лицо. Ты останавливаешься. Входишь в какой-нибудь магазин. Воспламеняешься. Это случилось при возвращении. Я рухнула, когда увидела перед собой дом. Конец поездки. Реальность из цемента. Когда я увидела ее, у меня все помутилось в голове. Как во время спуска на мотоцикле. Ты останавливаешься. Уезжаешь. На тебя наехала скорая помощь. Мне не удалось добраться до двери. Мне казалось, что я иду по дощечке. Моя голова клонилась вперед. Джанмария и свекровь помогали мне удерживаться на ногах. Они отнесли меня в кровать. Завернув в одеяла. Заботливые. Милые. Два паука. Они говорили, мужайся. Жизнь продолжается. Да, конечно. Но когда. Грязная шлюха никогда этого не сделает. Хотя бы один раз. Разбежаться. Пропутешествовать три метра. Заставить почувствовать опьянение. Моя жизнь — лампочка у безрукого электрика. Как он сможет ее вкрутить. Она навсегда останется погасшей.