Куда она ушла - Гейл Форман Страница 9

Смычок состарился —

его пора менять,

Да в общем, как и нас с тобой.

Так почему же отсрочили казнь?

Хочется уши прикрыть

от шума оваций.

«Пыль»

«Косвенный ущерб», трек № 9

Когда концерт заканчивается и включается свет, я уже совсем без сил, и мне так плохо, как будто из меня выпустили всю кровь и заменили ее дегтем. Когда стихают аплодисменты, мои соседи поднимаются, обсуждая концерт, красоту Баха, мрачность Элгара[9], риск – оправдавшийся – вставить в программу современное произведение Джона Кейджа[10]. Но вообще все вокруг поглощены Дворжаком, и я понимаю почему.

Когда Мия играла на виолончели, по всему ее телу всегда было видно, насколько она сконцентрирована: на лбу проступала глубокая складка, а губы сжимались в таком напряжении, что становились совсем бледными, словно вся кровь перетекла в руки.

Нечто похожее я увидел и сегодня в самом начале концерта. Но когда она дошла до последнего пункта программы, Дворжака, на нее словно что-то нашло. Не знаю, может, Мия поймала волну или это ее коронный номер, но вместо того, чтобы согнуться над виолончелью, ее тело словно расширилось, расцвело, и музыка опутала весь зал, как цветущий виноградник. Взмахи смычка были широкими, радостными и дерзкими, звук буквально транслировал живую эмоцию, и весь зал словно закружился согласно замыслу композитора. А у самой Мии при этом было такое лицо: взгляд направлен вверх, на губах играет легкая улыбка, и не знаю, как можно описать это, не прибегнув к затасканным музыкальными журналами фразам вроде «она и музыка были единым целым». Может, она просто была счастлива. Я всегда знал, что Мия способна на такую выразительность, но когда я увидел это своими глазами, мне напрочь снесло крышу. Мне да и всей остальной аудитории тоже – судя по грому аплодисментов.

В зрительном зале тоже включили яркий свет – он отражается от стульев из светлого дерева и геометрического узора деревянных панелей на стенах. Мне кажется, что пол уплывает из-под ног. Я снова падаю в ближайшее кресло, стараясь изо всех сил не думать об этом Дворжаке… Да и обо всем остальном тоже: как она вытирала руку о юбку между композициями, как кивала головой в такт какому-то невидимому оркестру – все эти жесты мне так хорошо знакомы.

Вцепившись в кресло перед собой, чтобы не терять равновесия, я снова встаю и проверяю, можно ли доверять ногам, тверда ли под ними земля, а потом веду себя шаг за шагом к выходу. Я измотан и разбит. Теперь я хочу лишь одного: добраться до отеля, принять пару-тройку таблеток (Эмбиен, Лунесту или Зэнакс или что там еще найдется в аптечке) и положить конец этому дню. Я хочу уснуть, а потом проснуться, и чтобы ничего этого не было.

– Мистер Уайлд.

Я обычно в закрытых пространствах испытываю страх, но мне казалось, что уж на концерте классической музыки в Карнеги-холле буду в безопасности. Во время выступления да и в антракте на меня никто не смотрел, разве что пара старых склочниц, и то я подумал, что их просто привели в ужас мои джинсы. А этот парень примерно мой ровесник; он билетер и в радиусе пятнадцати метров единственный человек моложе тридцати пяти, так что вряд ли у кого-то кроме него тут может оказаться альбом «Падающей звезды».

Я лезу в карман за ручкой, хотя у меня ее нет. Билетер как будто смущается и начинает одновременно качать головой и махать руками.

– Нет-нет, мистер Уайлд, автограф мне не нужен, – и добавляет шепотом, – вообще-то это даже против правил, меня за такое могут уволить.

– А, – я прихожу в себя и тоже смущаюсь, соображая, не отругают ли меня сейчас за то, что я одет неподобающе.

Он продолжает.

– Мисс Холл просила вас пройти за кулисы.

В зале стоит гул и вообще довольно шумно, и я поначалу думаю, что не так расслышал. Мне показалось, что билетер говорит про нее. Но такого не может быть. Наверное, кто-то из Карнеги-холла меня позвал, а не Мия Холл.

Но уточнить я не успеваю, он уже ведет меня за локоть к лестнице, потом мы пересекаем фойе, и билетер проводит меня в небольшую дверцу возле сцены, мы петляем по лабиринту коридоров, стены которых увешаны нотами в рамках. Я позволяю ему мной руководить. Вспоминая, как в десять лет меня повели к директору за то, что бросил в классе наполненный водой воздушный шарик, и я тупо шагал за миссис Линден по коридору и гадал, что же ждет меня в кабинете. Вот и сейчас такое же чувство. Как будто я провинился и попал в неприятности, что Алдус не отдыхать меня сюда прислал и что сейчас меня отчитают за то, что пропустил фотосъемку, или разозлил журналистку, или за то, что я одиночка, иду против всех и могу развалить группу.

В общем, я даже не пытаюсь переварить происходящее, не позволяю себе услышать сказанное, поверить в это, подумать о предстоящем до тех пор, пока меня не вводят в небольшую комнатку, открыв и закрыв дверь. И вот передо мной она. Настоящая. Человек из плоти и крови, не призрак.

Мое первое желание – не схватить ее, не обнять и не крикнуть. Вместо этого просто хочется коснуться ее еще раскрасневшейся после игры щеки. Хочется преодолеть разделяющее нас пространство, которое можно измерить сантиметрами – а не километрами, не континентами, не годами, – и коснуться мозолистым пальцем ее лица. Хочется ее потрогать, чтобы убедиться, что это действительно она, а не сон, из тех, что мучили меня так часто после ее отъезда, из тех, в которых я видел Мию четко, как наяву, и хотел поцеловать ее или прижать к себе, но просыпался – а ее уже не было рядом.

Но я не могу до нее дотронуться. Такой привилегии у меня больше нет. Хоть все и случилось против моей воли, но тем не менее. К слову о воле – мне приходится изо всех сил контролировать свою руку, чтобы она не дрожала и вообще не превратилась в отбойный молоток.

Пол кружится, меня будто затягивает какой-то водоворот, мне страшно хочется принять таблетку, но сейчас это невозможно. Я стараюсь дышать ровнее, чтобы предотвратить паническую атаку, тщетно двигая челюстью и пытаясь произнести хоть слово. Такое ощущение, будто я оказался на сцене один, без группы, без оборудования, забыл все песни, а на меня смотрит миллионная толпа. И мне кажется, что я стою перед ней, Мией Холл, бессловесный младенец, уже битый час.

Когда мы с ней только встретились в школе, я заговорил первый. Я спросил, что она только что играла. С этого простого вопроса все и началось.

На этот раз спрашивает она.

– Это действительно ты? – И голос все точно такой же. Хотя не знаю, почему я ждал, что он изменится, разве только потому, что изменилось все.

Но этот голос резко возвращает меня обратно к реальности. Реальности трех прошедших лет. Так много требуется сказать. Куда ты делась? Ты обо мне вообще думала? Ты меня уничтожила. Ты сама в порядке? Но я, разумеется, ничего такого не говорю.