Разбойник - Керриган Берн Страница 9

– Конечно, – ответила она и демонстративно обмакнула перо в чернильницу.

Морли повернулся к Блэквеллу, на его квадратном лице появилось выражение мрачной решимости.

– Скажите мне, что вы сделали с судьей Кранмером? И не трудитесь отрицать, что это были вы, Блэквелл. Мне известно, что он был магистратом, который приговорил вас к заключению в тюрьме Ньюгейт пятнадцать лет назад.

– Да, это так. – На лице Блэквелла и мускул не дрогнул.

Пятнадцать лет назад в Ньюгейте? Голова Фары рывком поднялась вверх, ее ручка громко царапнула стол. Не может быть, что он был там, когда…

– И эти пропавшие тюремщики, – продолжал Морли. Его голос стал громче, отчаяннее. – Должно быть, именно они караулили вас в камере, пока вы там сидели.

– Неужели?

– Вам это отлично известно, черт побери!

Блэквелл беспомощно приподнял плечо, словно желая сказать: «Я бы помог вам, если бы мог», – что привело Морли в безграничную ярость.

– Все вы, бобби, для меня на одно лицо, – заметил узник. – Эти нелепые усы и дурацкие шляпы. Вас почти невозможно отличить друг от друга, даже если бы я захотел.

– Слишком много совпадений на этот раз, чтобы суды проигнорировали их! – торжествующе промолвил Морли. – Всего лишь дело времени, когда вы запляшете на конце веревки, свешивающейся с виселицы перед Ньюгейтом, той самой тюрьмой, из которой вы ускользнули.

– Подтвердите, что у вас есть хоть какая-то улика. – Мягкое возражение Блэквелла было пронизано сталью. – А еще лучше, приведите хоть одного свидетеля, который решится дать против меня показания.

Морли так и ходил вокруг западни.

– Всему Лондону известно о вашей склонности к быстрой и жестокой мести. Да я мог бы выбрать на улице любого слабоумного, и он протянул бы руку к богу и поклялся, что это вы прикончили судью, который приговорил вас к семи годам тюрьмы.

– Мы с вами оба знаем, что для того, чтобы осудить такого, как я, потребуется нечто большее, чем ересь и репутация, Морли, – насмешливо произнес Блэквелл. Вывернув шею, чтобы посмотреть на Фару здоровым глазом, он обратился прямо к ней, отчего у нее сжался желудок, а кулаки затряслись еще сильнее: – Добавьте мое торжественное признание в протокол, миссис Маккензи, и отметьте, что я клянусь в его абсолютной правдивости.

Фара ничего не сказала в ответ, как всегда продемонстрировав свой профессионализм узнику, игнорируя его. Хотя, конечно же, он безраздельно владел ее вниманием. Это лицо. Это дикарское, мужественное лицо.

Сплошные углы, интриги и тьма. Красивое, если бы не шрам и этот поразительно голубой глаз, казавшийся ей одновременно неотразимым и отталкивающим.

– У меня, Дориана Эверетта Блэквелла, никогда не было эмоциональной несовместимости с верховным судьей лордом Роландом Филиппом Кранмером-третьим. Я был виновен в мелкой краже, за что он приговорил меня к семи годам заключения в тюрьме Ньюгейт, и я торжественно клянусь, что усвоил полученный урок. – Разумеется, это было сказано ироничным тоном, что заставляло усомниться в правдивости каждого его слова.

Фара была в состоянии смотреть только на него, она полностью сосредоточилась на том, чтобы понять, что он хочет до нее донести, прожигая ее полным непонятного и тревожного отчаяния взглядом одного здорового глаза. Ей казалось, что сам дьявол одновременно играл с ней и пытался о чем-то предупредить.

– Вы ведь понимаете, не так ли, миссис Маккензи? – тихо проговорил Блэквелл, едва шевеля жесткими губами, в то время как сила его взгляда пригвоздила ее к месту. – Проделки своенравного юнца.

Дрожь опасности пробежала по ее позвоночнику.

– Дерьмо лошадиное! – взревел Морли.

Дориан снова повернулся к инспектору, черные чары, которыми он окутал ее, развеялись, и Фара наконец смогла выдохнуть, хотя даже не заметила, что задерживала дыхание.

– Какой стыд, Морли, – насмешливо обратился к инспектору Блэквелл. – Так разговаривать в присутствии леди?

– Она моя служащая, – процедил сэр Морли сквозь зубы. – И я буду вам благодарен, если вы перестанете донимать ее, если хотите сохранить зрение единственного зрячего глаза.

– Я просто не могу удержаться. Такая зрелая, привлекательная штучка.

– Прикуси. Свой. Язык.

Фара никогда не видела сэра Морли в таком гневе. Он оскалился. На его лбу запульсировала вена. Это был человек, с которым она раньше не встречалась.

– А скажите мне, Морли, – спокойно, но безжалостно продолжал Блэквелл, – сколько времени она проводит за своим письменным столом, а сколько – под вашим, прижимая губы к вашему…

Взорвавшись, сэр Морли всадил кулак в лицо Дориана Блэквелла с такой силой, какой Фара в нем и не подозревала. Голова Блэквелла дернулась в сторону, в уголке его нижней губы появился сердитый разрыв. Но, к изумлению Фары, этот большой, темный человек не издал ни единого звука от боли, даже не застонал. Он просто вновь поднял голову, чтобы посмотреть в лицо стоявшего перед ним разъяренного инспектора.

Сэр Морли посмотрел на Фару поверх эбеново-черных волос Блэквелла, и в его взгляде промелькнул отблеск стыда.

– Собирайте свои вещи, миссис Маккензи. Вы свободны. – Его голубые глаза полыхнули ожидаемым гневом, когда он вновь посмотрел на узника. – Вам ни к чему это видеть.

Фара внезапно встала, ее стул резко заскрежетал, когда она стала возражать:

– Но, сэр… я… я не думаю…

– Уходите, Фара! Немедленно! – скомандовал инспектор.

Едва дыша, Фара собрала бумагу, ручку и чернильницу, удивляясь тому, что дрожащие, холодные руки выдают ее. Когда она проходила мимо Дориана Блэквелла, он повернулся в ее сторону, выплюнул полный рот крови на камни рядом с собой, хотя та и не попала на подол ее юбок.

– Да, Фара Маккензи, вы должны бежать. – Его голос был таким беспощадным и холодным, что Фара решила, будто это разум подшучивает над ней. И что, когда он произнес ее имя, она могла вообразить, будто в его речи прозвучали какие-то теплые, узнаваемые нотки. – А мы тут побудем еще немного.

Охнув, она повернулась к нему, но, к ее удивлению, Блэквелл не смотрел ей вслед. Вместо этого он поднял лицо к Морли, стоявшему над ним с опущенными по бокам руками, сжатыми в кулаки.

Улыбка Дориана Блэквелла, полная крови, зубов и откровенного вызова, была самым пугающим из всего, чему Фара стала свидетельницей в своей жизни.

Его глаза были мертвыми, в них не было ни капли надежды или человечности, молочно-голубой оставался совершенно неподвижен, лишь пляшущий отблеск огня факела придавал ему неестественный языческий блеск.

Отвернувшись от этого зрелища, Фара вырвалась из допросной и прошла мимо молчавших инспекторов, следивших за ней с пристальным вниманием. Это отняло у нее все силы, но она сдерживала дрожь, пока не осталась одна.