Сашенька - Саймон Себаг-Монтефиоре Страница 89

Офицер открыл Кобулову дверь. Тяжело дыша, Кобулов поднял свой опоясанный зад и подался вперед, пока не вылез из автомобиля.

Дверь со стороны Сашеньки распахнулась, чекист схватил ее за руки и повел в просторное полуподвальное помещение с отбитыми сводами, обветшалыми деревянными стенами и очередями ошеломленных людей с белыми как полотно лицами.

Воняло щами, мочой и отчаянием. Она — особый случай, как грустно констатировала Сашенька, ее подвели сразу к началу очереди.

— Я советская женщина, член партии, — заявила она скучающему чекисту. Она помогала строить эту советскую систему, она верила, что эта деспотичная машина нужна для создания нового порядка согласно марксистско-ленинско-сталинскому учению диалектического материализма. Она хотела, чтобы этот чекист знал, что она осталась верна делу партии, хотя партия готова была ее уничтожить. Но чекист лишь покачал головой и велел ей вынуть все из карманов, сумочки и чемодана. Фамилия, имя, отчество, дата рождения? Приметы? Цвет глаз? Родинки? Он прижал ее руки к синей чернильной подушечке и снял отпечатки пальцев.

— Часы? Кольца? Деньги? — Он записал все ее пожитки, сумму наличными, дал ей подписать бланк, оторвал квитанцию. Сзади напирали остальные заключенные. — Женщинам — сюда!

Сашенька вспомнила свой арест в Петрограде, те же вопросы, но сейчас она была намного больше напугана. Царская империя была вегетарианкой, а она, Сашенька, помогла построить людоедский СССР.

Она вошла в маленькую комнату, где за столом сидела и курила едкую махорку женщина в белом халате. Ее кожа напоминала наждачную бумагу.

— Раздевайся!

Сашенька сняла костюм и туфли. Осталась стоять в белье и чулках, немного озябнув от ночной прохлады и холодного бетона. Ей хватило времени вспомнить, что на ней шелковое белье. Глаза-бусинки женщины тоже это заметили.

— Все снимай! Не задерживай меня зазря и не строй тут из себя! — Женщина передвинула папиросу в угол рта, закатила рукава, обнажая сильные волосатые предплечья.

Сашенька сняла бюстгальтер и стояла, скрестив руки на груди.

«Неплохая грудь для матери двоих детей», — философствовала она про себя.

— И остальное!

Она сняла шелковые панталоны и продолжала стоять, стыдливо прикрывая лобок.

— Никому ты здесь со своим тощим задом не нужна! Шевелись! Открой рот!

Женщина засунула в Сашенькин рот свои пальцы. Они отдавали прогорклым сыром.

— Раздвинь ноги! Положи руки на стол.

Она нагнула Сашенькину голову. Палец больно ощупал влагалище и потом грубо вошел в задний проход. Сашенька задохнулась от неожиданного проникновения.

— Привыкай, принцесса! Это ж не пытка! Одевайся. — Она взяла Сашенькины туфли.

— Вытащи шнурки. Отдай пояс. Лезвия. Ручки запрещены. — Женщина измерила вес арестантки, записала. — Сядь!

Сашенька упала на стул, испытав облегчение, что опять одета.

— Влад! — позвала женщина.

В комнату вошел тощий старый фотограф с крашенными перекисью лоснящимися волосами на крошечной голове, в потертом голубом костюме. Ясно — алкоголик: он весь трясся и едва ворочал тяжелый фотоаппарат с круглой вспышкой, которая напоминала хромированный подсолнух.

— Смотреть на меня, — велел он.

Сашенька устало посмотрела в камеру, потом попыталась привести себя в порядок, поправила прическу. А если ее дети когда-нибудь увидят эту фотографию? Она не сводила взгляда с объектива, мысленно взывая: «Где вы, Снегурочка и Карло? Я вас люблю, я люблю вас! Я — ваша мама! Не забывайте меня! Пусть я приснюсь вам!»

— Не шевелись! Готово. — Лампочка вспыхнула с шипящим звуком. Сашенька увидела серебряные звездочки, тающие на черном небосводе.

Конвоир провел ее за руку через двери, на которых тут же лязгнул замок. Из ботинок вытащили шнурки, без пояса юбка сползала. Она прошла мимо металлических клеток, вскарабкалась по железной лестнице, потом вниз по каменным ступеням, остановилась в бетонном коридоре, миновала ряд камер со стальными дверями и глазками. До нее доносились кашель и брань, лязг отпираемых замков, хлопанье дверей, шарканье ног, бряцанье ключей на связках. Пол блестел от разъедающей глаза хлорки.

Тюремная вонь: смесь мочи, пота, фекалий, хлорки, щей, машинного масла и оружейной смазки, — напомнила ей Петроград 1916 года.

«С возвращением! — грустно подумала Сашенька. — Но на этот раз папочка меня не вытащит!» Она чувствовала, что Ваня, Беня и дядя Мендель где-то неподалеку, и от этого ей стало немного спокойнее. В одном из коридоров им навстречу вели еще одну заключенную — она мельком взглянула на красивую молодую женщину, моложе самой Сашеньки, с синяком под глазом.

— К стене, — прорычал конвоир. Это было первое, что он сказал. Он толкнул Сашеньку в угол, где стояло нечто похожее на металлический гроб. Он открыл дверь гроба, толкнул ее внутрь и запер. Крышка склепа сдавила ей грудь. Это пытка? Она хватала ртом воздух. Мимо конвоир провел другую арестантку. Когда они прошли, дверь открылась, и Сашенька с конвоиром продолжили путь, пока не достигли ряда камер. Конвоир отпер одну из них.

Камера была маленькой и холодной, с двумя двухъярусными кроватями, без окон, с кирпичными стенами и сырым полом, в углу — параша. Двери захлопнулись, лязгнули замки — Сашенька осталась одна; открылся дверной глазок, на нее смотрел любопытный глаз. Потом и глазок закрылся. Она смежила веки и прислушалась к тому, что происходит вокруг. Заключенные пели, бранились, кашляли и что-то бессвязно бормотали, отстукивали друг другу послания, используя тюремный код, который с царских времен не изменился. Огромное здание пульсировало, как секретный город. Трубы дрожали, в них булькала вода. Раздался скрежет металлического ведра, потом заелозили мокрой тряпкой. Прогремела тележка.

Слышалось бормотание, эхо от стука металлических ложек и чашек. Глазок открылся и закрылся. Дверь со скрежетом вновь отворилась.

— Ужин! — Двое заключенных, один бородатый, старый и болезненный, второй седой, но примерно ее возраста, привезли суп в котелках на тележке. Старик подал ей оловянную кружку, второй налил из черпака — кружка наполнилась горячей водой из чайника.

Двое конвоиров, держа оружие наизготовку, внимательно наблюдали. Арестованным запрещено было разговаривать.

— Спасибо! — сказала она.

— Разговорчики! — оборвал конвоир. — На заключенных не смотреть!

Заключенный помоложе протянул ей маленький кусочек черного хлеба, на мгновение задержал на ней взгляд — на его чувственном, скорее даже озорном лице отразилась какая-то эмоция. До Бени она не знала этого особого языка. Господи боже, во взгляде мужчины читалось вожделение! Сашенька была польщена: и здесь люди продолжают гореть желанием! Когда двери захлопнулись, Сашенька съела водянистую гречневую кашу. Сходила на «очко» и легла на нары.