Сашенька - Саймон Себаг-Монтефиоре Страница 87

Какой-то мужчина встряхнул Сашеньку и отодвинул ее с дороги, она ввалилась в первый попавшийся подъезд и села на пороге. Она слышала свой вой — так выла ее мать, когда убили Распутина. Мимо спешили люди, бросали на нее раздраженные взгляды.

Постепенно она успокоилась.

Ванины родители вернутся домой и скажут охране, что уезжают на дачу на все лето. Охранники поймут, потому что Ваню Палицына арестовали, пожмут плечами: кому какое дело?

Сашенька встала, поправила одежду.

Все в безопасности. Надеясь, что никто не заметил ее истерики, она подкрасила губы, припудрилась, встала и перешла улицу Горького, оглянулась на Кремль, подняла глаза на окна квартиры дяди Гидеона.

Несмотря на страстное желание, она понимала, что звонить ему смысла нет. Ее телефон, скорее всего, прослушивается. Он скоро и сам все узнает. Она снова вспомнила своего отца: где он сейчас? Неужели она, как и отец, закончит жизнь в общей могиле? Она не могла, просто не могла представить себе, что исчезнет с лица земли.

На Петровку она пошла не через площадь Пушкина, а по Столешникову переулку. Она пыталась запомнить каждую мелочь: маленькие бары, ресторан «Арагви», будку чистильщика обуви, газетный киоск, парикмахерскую мингрела Тенгиза — но тщетно.

Воспоминания ускользали, как ночь.

Где сейчас Снегурочка с Карло? Не смей смотреть на часы! А если за тобой следят? Могут поинтересоваться, почему ты постоянно смотришь на часы. Поезд на юг отбывает в 10.00 утра — через семнадцать минут. Ее дети в пути.

32

Швейцар вытянулся по струнке, когда Сашенька приехала на работу; секретарша Галя, увидев ее, покраснела; Клавдия сидела за своим столом и даже не взглянула на нее. Все уже знали, что Сашенька больше не живой человек. Она бывший человек, даже хуже, — она жена врага народа: всем каким-то непостижимым образом стало известно, что Ваня сидит в подвалах Лубянки и Беня Гольден тоже, ее новый автор, с которым она познакомилась на даче на майские, с которым выходила из кабинета, с которым ее видели гуляющей под ручку…

Сашенька опустилась за стол. Никто не входил. Она целый день провела в своем кабинете, лишь спустилась в столовую на обед, где в одиночестве съела борщ. Она читала гранки, но не могла сосредоточиться.

Она знала многих друзей и товарищей, над которыми сгущались тучи, но они продолжали работать, как будто ничего не произошло, — и выжили. Тот же дядя Гидеон, например. Держи себя в руках, и ты спасешь детей.

Вечером она вернулась домой.

Высокие потолки, начищенный до блеска паркет, лепнина на стенах, мебель из карельской сосны, зеленые лампы с массивными бронзовыми подставками — все это было из ее прошлой жизни с детьми. Сейчас она ненавидела эту квартиру. В ней было неестественно тихо.

Сашеньке захотелось заглянуть в детскую. Не мучь себя. Ты сломаешься, сойдешь с ума. Но одним глазком?

Отбросив сумочку, скинув пальто, она поспешила по коридору, бросилась на кровати, вдохнула запах детских подушек, сначала Снегурочкиной, потом Карло. Наконец-то она смогла дать волю слезам. Она подражала их голосам и разговаривала с их фотографиями. Потом она сожгла фотографии детей, все до единой, и их метрики. Снегурочка оставила почти все свои подушки, а Карло оставил почти всю армию кроликов. Сашенька положила детские вещи к себе в постель — компания для бессонной ночи, которая ждала ее впереди.

А пока она собрала чемодан: зубную щетку, теплую одежду, белье — взяла только самое лучше, почему бы и нет?

* * *

Назавтра она, прихватив сумку, опять пошла на работу.

И послезавтра. И послепослезавтра. От постоянного напряжения она заболела. В горле першило, не было сил даже поесть. Ночами она думала о Ване и детях.

Где они сейчас? Трое суток в дороге: они уже в новых семьях? Или мерзнут на каком-то вокзале, голодные и брошенные? Она постоянно вслух разговаривала с детьми, как сумасшедшая.

Ночью ей снился Беня Гольден. Она просыпалась от сожаления, вины и отвращения, и самое ужасное — от лихорадочного возбуждения. Она неожиданно возненавидела его.

Она бы задушила его собственными руками, выцарапала бы ему глаза: неужели это он всему виной, он, с его самодовольным вызовом, отказом писать и явным интересом к органам; неужели из-за его знаменитых парижских и мадридских друзей, неужели из-за его связей ее расстреляют и заберут детей? Да, она любила его, он подарил ей ни с чем несравнимое счастье, но сейчас, по сравнению с материнской любовью, все казалось тленом!

* * *

На третий день она заметила, что у охранников изменился взгляд. Когда она поздоровалась с вахтером, он возвел глаза к окнам ее квартиры, и Сашенька поняла, что сейчас произойдет. Она остановилась на лестнице, вздохнув почти с облегчением: неизвестности пришел конец.

Когда она вошла в квартиру, сразу увидела, что с двери кабинета сорвана печать, пахло гвоздикой. Она миновала «красный уголок» и прошла в гостиную: на столе стояли тарелки с недоеденными яствами. На диване прямо в сапогах лежал огромный мужчина в сшитой на заказ форме НКВД. Высокие сапоги скрипнули, гость встал и широко улыбнулся Сашеньке.

У него была смуглая лоснящаяся кожа, кудрявые волосы, а на толстых коричневых пальцах — разноцветные колечки. Его одеколон с запахом гвоздики был настолько едким, что Сашенька почувствовала его вкус на языке. Мужчина был не один. Усмехаясь и пошатываясь (наверное, пьяные), поднялись еще двое чекистов.

На Сашеньке было розовое летнее платье. Она недавно подстриглась, немного завила челку по новой моде, лицо припудрено, губы подкрашены. Она гордо выпрямилась.

— Товарищи, извините за задержку! Вы давно ждете? Я Сашенька Цейтлина-Палицына, которую Ленин называл «товарищ Песец».

— Что ж, товарищ, приятно познакомиться, — заметил комиссар госбезопасности второго ранга, заместитель наркома внутренних дел Богдан Кобулов по прозвищу Бык. — Вы знаете, что товарищ Берия очень вам симпатизирует?

Сашенька глубоко вздохнула, ноздри у нее затрепетали, серые глаза сузились.

— Я ожидала вас с минуты на минуту. Я почти рада…

— Теперь я понимаю, почему товарищ Берия так высоко вас ценит, — заметил Кобулов.

Как у многих слишком полных людей, у Кобулова был высокий голос; Сашеньке это было противно. Она думала о своих детях, которые были уже далеко, — прошло ведь уже трое суток. Она знала, что каждое мгновение может стать последним, но помнила, что должна делать. Она спокойно достала сигарету, держа ее как в кино. Кобулов наклонился и своими дрожащими руками, унизанными кольцами, дал ей прикурить. Она ощутила запах его жирной кожи и гвоздики.

— Спасибо, товарищ. — Сашенька затянулась, закрыла глаза и выпустила голубое облачко дыма. У соседей кто-то играл на пианино, пел ребенок — семья в нормальном мире. — Чего вы хотите?