Род-Айленд блюз - Фэй Уэлдон Страница 81

— Неужели? — вежливо переспросила Фелисити.

— Поднимал и поднимал ставки. Вот как надо играть. А у меня, наверно, просто храбрости не хватает.

Она отошла, а Уильям сказал:

— Бедняга Кэтлин. Рожденная проигрывать.

— Я бы не уступила вот так свою удачу, — сказала Фелисити. Она уже повеселела. Отлив уходит до определенного уровня, а потом вода возвращается. Но Уильям прав: кофе бледный и жидкий.

— Иногда приходится идти на риск, — сказал он. — А знаешь, ты ведь рассуждаешь, как игрок.

— Я, должно быть, всю жизнь играю, — отозвалась она. — Просто сама этого не замечала.

За спиной у них висел плакат “Анонимных игроков” с надписью: “Выигрывающий знает, когда остановиться”.

Фелисити предложила пересесть за соседний стол, раз Уильям намерен ждать, пока накатит его удача. Но он не согласился: раз на плакате написано “выигрывающий”, значит, и тут все будет хорошо. Они остались.

Фелисити сказала:

— Пока мы ждем попутного ветра, может быть, расскажешь, почему с тобой развелась твоя последняя жена? Это что, из-за игры?

— Конечно, — ответил он. — Я не хотел тебе говорить, пока был не уверен в тебе. Некоторые люди не могут спокойно слышать про казино.

— А первые две?

— Они обе умерли. Не повезло. После этого чувствуешь себя так, будто бросаешь вызов року. У первой оказался рак, а вторая вышла, не поглядев, на мостовую. Она была много моложе меня. Шла, крепко задумавшись, возвращалась от доктора. Узнала, что беременна. Если бы я с ней пошел, этого бы не случилось. Но я тогда учительствовал. Мне надо было на работу.

— Самое ужасное в службе, — сказала Фелисити, — это что она мешает жить.

Он пожал ей руку в благодарность за шутливый тон.

— Я обращался за психологической помощью. Знаешь, чем плохи психологи? Они меня ни разу не пытались рассмешить. Если бы меня тогда кто-нибудь рассмешил, я бы скорее пришел в себя. Ты вот меня смешишь. Может, ты меня и от этого отучишь. — Он кивнул в сторону игорных столов. Новый ряд зажженных ламп манил игроков от грошовых автоматов к настоящей игре.

— А я, может быть, не захочу, — ответила Фелисити. — Мне, может, тоже это нравится.

— На самом деле, конечно, это безумие, — сказал Уильям. — Другой мир. Но к нему постепенно привыкаешь. Знакомишься с завсегдатаями. Тут если уж разговаривают, то о существенном. Обсуждают чужие жизни. В особенности в “похоронную” смену, то есть перед рассветом, когда надежды уже совсем не остается. Последний рубеж для пьяниц, наркоманов и отчаявшихся. Я тогда не подхожу к столам. Надо держать себя в руках. И не думать: еще один, последний бросок, последняя карта, последний четвертак в щели — и все станет хорошо. На это уходит немало энергии. Иной раз так вымотаешься, что и удача не мила.

Он щелкнул пальцами проходящей мимо официантке, румяной блондинке с косой вокруг головы, и заказал гамбургер. Время было нетрапезное, но Фелисити заказала и себе тоже. В “Золотой чаше” подали бы неизменный салат и кулебяку с низким содержанием холестерина.

— Мы говорили о твоих женах, — напомнила Фелисити. — Меня интересует последняя.

— Я в одиночку прожил до пятидесяти и женился на Мерил. Тогда я еще не играл. Привез ее в “Пасхендале”. Ей там нравилось, а Маргарет, ее дочери, — нет. Нечем заняться. Да и я, наверно, тоже соскучился. Поехал сюда и вернулся в долгах, хотя и не бог весть каких больших.

Но Маргарет подучила мать вступить в “Общество защиты жен игроков”, там ее обработали, и скоро она стала закатывать истерики, стоило ему только выйти за порог, не то что вернуться домой на рассвете, какой бы выигрыш ни лежал у него в кармане. Она вообще считала, что выигрыш — это еще хуже, чем проигрыш. В конце концов Маргарет уломала мать подать на развод. И судья присудил отдать “Пасхендале” Мерил и Маргарет. Такое невезение. Родные, сколько их еще оставалось в живых, за утрату дома тоже винили его. А Маргарет предоставила дому, какой он ни на есть, гнить и разваливаться со всем, что в нем, — скульптурами, картинами и прочим.

— И что странно, — продолжал он, — я того судью видел здесь. Кажется, должен бы понимать человек, что здесь долги — вещь временная.

У Уильяма тогда ничего, кроме “Пасхендале”, не было, но судья отдал дом Мерил, “пока он и его не пустил на ветер”, как тот выразился. Мерил перебралась жить в Калифорнию, хозяйкой дома осталась Маргарет, но и она в нем не живет, по ней, пусть он хоть рухнет, ей дела нет, так она сказала Уильяму на похоронах Томми, злобная душонка.

Но со времени похорон он переключился на другую скорость, сказал Уильям Фелисити. Счастье ему улыбается, он полон энергии, надежд и веры в будущее. Теперь прекращает игру вовремя, пока он в выигрыше.

— Да, но назавтра ты уже снова здесь, — заметила Фелисити.

— Ты суровая женщина, — сказал он. И вытряс томатный кетчуп на свой гамбургер. На прошлой неделе он сменил тактику игры, похвастался он, сосредоточился, играл с размахом и сорвал крупный выигрыш. Хватило с избытком и погасить задолженность по кредитным картам, и покрыть долг в банке, и еще купить автомобиль.

— Сколько же это? — спросила она.

— Триста тысяч, — ответил он, почти смущаясь. — Ты придаешь мне храбрости. Я, бывало, дрожал, когда росли ставки. На пятистах прямо слеп от страха. На таком уровне деньги движутся быстро. В ту ночь, когда я выиграл пятьсот, у меня в руках было в десять раз больше: пять тысяч. Хочешь отхватить большой куш — не скупись и делай хорошие ставки.

— Неудивительно, что Кэтлин хотела к тебе прикоснуться, — сказала мисс Фелисити, поджав губы. Ее взволновали такие суммы. Одно дело четвертачки в автомате, это только намек на возможности. Чтобы рука не ослабла. А так — пустяки. Настоящая жизнь начинается, когда в игру вступают оранжевые фишки по тысяче долларов. За красными столами минимальная ставка — пятьсот. За спиной игрока, который пускает в игру специальные фишки — по тысяче и выше, — собирается толпа любопытных. Тут-то игра набирает напряжение, пульс учащается, шум нарастает и снова падает, нервы натянуты, как канаты. Жизнь настоящего мужчины. Мало того, если ты будешь держать себя в руках, то и женщина может показать себя настоящим мужчиной. Вот когда подтверждается мнение доктора Роузблума: давай, давай, шевели усами, кто бы ты ни был, мужчина, или баба, или мышь. Вот что он хотел сказать, блеснув зубами в зеркальном стекле. Время бежит, не трать попусту того, что осталось.

— Тебе бы надо было выкупить назад отцовский дом, — сказала она. — А не транжирить деньги по мелочам.

— Я думал об этом, — отозвался он. — Но долги были такие, которые не терпели отлагательства. Я их заплатил и уничтожил кредитные карточки. У меня их было восемь, выбранных досуха. Отныне расплачиваюсь исключительно наличными и могу не опасаться неприятностей. У меня сейчас при себе сто долларов. Они кончатся — и мы уедем. Зачем мне нужны неприятности? Мне нужна ты. Тебе не придется терпеть все это — проценты, штрафы, сроки, — если дела примут дурной оборот.